В тени алтарей

Когда Васарис встретился с нею впервые в театре, сердце ее было свободно от какого-либо глубокого увлечения. Люция очень обрадовалась встрече, хотя ничем себя не выдала. Она уже знала о возвращении Васариса, слышала также о литературном вечере, на котором он будто бы читал свою драму о женитьбе короля на монахине. Теперь она часто думала о нем и гадала, как бы сложилась ее жизнь, если бы Васарис в свое время вышел из семинарии и женился на ней. Конечно, его тоже могли убить на войне. Но если бы он уцелел, то кем бы стал? Провизором, юристом, профессором или известным литератором? Люция нетерпеливо ожидала встречи с ним: ей было интересно знать, что он собой представляет теперь, тем более, что до нее дошли слухи о том, что в Париже он будто бы отрекся от сана.

Совершенно неожиданно очутившись с ним рядом в театре, она изумилась и обрадовалась: будто сама судьба после многих лет свела их. Не выдавая своей радости, Люция в то же время старалась ему понравиться. Людас показался ей очень изменившимся, возмужавшим, уверенным в себе. И если прежде Люции импонировали скромность и робость молодого семинариста, то теперь ее привлекала именно эта мужественность и уверенность в себе. Она почувствовала, что еще не все кончено между ними.

Однако Васарис такого чувства не испытывал. Ему было приятно возобновить знакомство с женщиной, которая его впервые очаровала, но к большей близости он не стремился. Люце правильно определила их прежние отношения, говоря, что она любила, а он был только влюблен. Ему самому казалось, что полюбил бы и он, но семинария, посвящение в ксендзы, ее замужество и, наконец, знакомство с баронессой окончательно убили зарождавшееся чувство…

Раздумывая о своей жизни, Васарис тоже порой гадал, что было бы, если бы он вышел из семинарии и женился на Люце. Скорей всего они жили бы хорошо, он был бы покойней, нравственно чище, но ничего бы в жизни не достиг. Семинария не дала ему настоящего образования, поддержки ему ждать было неоткуда, а если бы война его застала в Литве, то и подавно все пошло бы прахом. Поэтому Васарис не очень жалел, что не соединился с Люце Вспоминая события последнего времени, он пришел к вы воду, что хотя судьба ведет его извилистым путем сомнений, скорби и внутренней борьбы, но на этом пути он скорее обретет духовное богатство и в конце концов до стигнет еще неведомой, но великой цели.

Быть может, и встреча с Ауксе Гражулите содействовала тому, что возобновившееся знакомство с Люце пробудило только его любопытство, не затронув сердца. В тот же вечер, вернувшись от госпожи Глауджювене, он вспоминал золотоволосую пианистку. Анализируя впечатление, которое произвели на него обе женщины, Васарис отдал предпочтение Ауксе, хотя Люце была красивей ее, да и вообще брюнетки типа Люце ему нравились больше блондинок.

Но в Ауксе было для Васариса какое-то необычайное очарование, которое порой ощущает мужчина, встретившись с незнакомой женщиной и еще не сказав с ней двух слов. Мистики зовут это сродством душ, физиологи — естественным отбором, фаты — «sex appeal»[186]. Однако скорей всего это тайное предчувствие, подсказывающее, что вот тот или та единственная, которая может заполнить наиболее тягостную пустоту в жизни. Поэтому теперь все мысли и чувства Васариса постоянно сосредоточивались вокруг Ауксе, и, незаметно для него, она помогала ему выбраться из угнетавшей его душевной неразберихи.

Однажды вечером, после упомянутого визита к госпоже Глауджювене, когда Васарис уже осознал, что Ауксе восторжествовала в его душе над Люцией, к нему зашел Варненас. Людас подал кофе, и приятели принялись философствовать о поэзии и о жизни.

— Я замечаю, — говорил Варненас, — что твоя поэзия находится на перепутье. В твоих последних стихах и в драме, с которой ты нас познакомил, помимо прежних мотивов горечи и протеста, есть еще налет резиньяции, пессимизма и безнадежности. В этом направлении дальше идти уж некуда. Ты или совсем бросишь писать, или начнешь писать по-другому. Последнее я бы приветствовал.

Васарис, помолчав, ответил:

— Я мог бы и дальше писать в пессимистическом духе, но что толку? Самому противно, поэтому и не пишу. Ты говоришь, я стою на перепутье? Я на перепутье уже давно. Теперь, видимо, скоро этому конец. Сам чувствую, что здесь, в Литве, я приму то или другое решение. Сейчас я переживаю с удвоенной силой то же, что десять или пятнадцать лет назад.

— Ты так хорошо изучил механизм своей души? — пошутил Варненас.

— Еще бы, я стал прямо специалистом по самоанализу.

— Тогда ты должен знать, что сдвинет тебя с мертвой точки.

— Знаю.

— Ну?

— Какое-нибудь неожиданное событие, может быть, душевное потрясение. Возможно, я вообще займусь одной литературной работой. Творчество станет единственной целью моей жизни. Если я поэт, то никем иным быть не могу. Призвание должно определять образ жизни, а не наоборот.