В тени алтарей

— Но это трудно. Начинается с идеальной любви, а кончается уж совсем не идеальной.

— Трудно, но возможно. Ведь человек не животное!

Или же:

— Разве любить грешно?

— Конечно, нет. Смотря, какая любовь.

— То есть как это, какая? Любовь существует одна — общение душ.

Семинаристы более опытные в эти споры не вмешивались и втайне таких спорщиков называли дурачками. Но Васарис был еще слишком молод и не мог понять всей наивности подобных излияний. Он мечтал о любви и считал ее ангельским, небесным чувством. Вообще же мысли о любви и о женщине у семинаристов появлялись не часто, они вытеснялись более насущными мыслями и делами. Случалось, в однообразии будней нахлынут и пронесутся, как проносится волна ветра по ржаному полю: на мгновение пригнет к земле колосья, прошуршит, прошепчет, и снова все успокоится, затихнет…

После обеда сторож позвал Петрилу и Васариса в приемную.

— Ну, «левиты», как поживаете? — спрашивал настоятель, пока они целовали ему руку. — Хорошо? Вот и отлично. За это я вам гостинцев привез. Пусть их Люце разделит между вами.

Люце состроила за дядиной спиной насмешливую гримаску и сделала какой-то непонятный жест рукой, но тотчас стала серьезной и поздоровалась с семинаристами, видимо, не собираясь ни доставать гостинцы, ни вмешиваться в их разговор с настоятелем. Однако настоятель забеспокоился. Ему еще надо было повидаться с епископом и закончить кое-какие дела. Поэтому до своего возвращения он оставил Люце на попечение семинаристов.

— Загорелась женским любопытством! Уж если тебе приспичило посмотреть семинарию — смотри! Только не знаю, увидишь ли что-нибудь, кроме этих двух попиков, а их ты и дома видела! — сказал он и пошел по своим делам.

Люце тотчас оживилась.

— Дядя думает, что меня ваша семинария интересует, а я просто хотела вас обоих навестить, — воскликнула она, глядя на Васариса.

— Хорошо, что вы не только своих прихожан, но и соседей не забываете, — сказал Васарис.

— Близкие соседи порой надоедают, — вставил семинарист Петрила. Люция и не подумала отрицать это.

— Вот это правда. Что видишь часто, скоро приедается. Не так ли, Павасарелис[36]? Браво! Как удачно вышло! Ведь нечаянно вырвалось. Я так и буду называть вас теперь — не Васарисом, а Павасарелисом. Вы не сердитесь?

— Что вы! — запротестовал Васарис. — Ведь это почти моя фамилия, разница только в одном месяце.[37]

— Вот и отлично! Приедут домой Петрила с Павасарелисом! В престольный праздник будет Павасарелис! Ха-ха-ха! — смеялась она, как ребенок радуясь своей выдумке.

— Я уже давно подозреваю, — насмешливо отозвался Петрила, — что вы, Люце, заставите февраль обернуться весной.

Каламбур вышел удачным, и все трое засмеялись, но Петрила уже начинал хмуриться, видя столь явное предпочтение, оказываемое красивой девушкой Васарису. Запертые в семинарских стенах, юноши невольно тоскуют по женскому взгляду, улыбке и ревнуют, когда эти дары, минуя одного, достаются другому. Васарису и во сне не снилось, что Петрила, поддразнивая его симпатией Люции или шутя на эту тему, поступал так из мелкой, еще неосознанной зависти. Теперь же, когда племянница настоятеля так откровенно выражала свою симпатию Людасу, эта зависть грозила омрачить не только всю прелесть необычайного визита, но и посеять между ними троими семена раздора. Однако Васарис понял мучения товарища и постарался предупредить новые проявления симпатии Люце, а заодно и сгладить ее грубоватую откровенность. Он еще не принимал всерьез ее благосклонности, но она ему очень льстила.

Продолжая беседу, Людас украдкой дивился и восхищался грацией и бойкостью молодой девушки. Зимний костюм сидел на ней отлично. Черная шапочка с блестящей пряжкой сбоку шла к ее задорному лицу с черными бровями, горячими глазами и вздернутым носиком. Черное, узкое в талии, пальто с большим меховым воротником подчеркивало ее женскую грацию и мальчишескую ловкость. Люце много говорила, была возбуждена и разгорячилась. Смеясь, она широким жестом распахнула пальто и расстегнула воротник. На ней было красное с черными узорами платье, напоминающее цветущие полевые маки. От нее так и веяло живительным воздухом полей.

— Знаете, Люце, теперь зима, но вы явились, и пахнуло летними каникулами, — дерзнул сделать ей комплимент Васарис.

— Ого! — воскликнул Петрила. — Для одной февраль обернулся весною, а для другого и декабрь повеял летом! Видно, календарь придется совсем отменить.

— Боже сохрани! — отмахнулась Люце, не обращая внимания на горький тон Петрилы. — От летних каникул у меня сохранилось только одно воспоминание. — Тут она закрыла себе рукою глаза и, имитируя сцену в саду, передразнила Васариса:

— Пустите, пожалуйста…

Оба рассмеялись, а Петрила ничего не понимал и не знал, что сказать.

Поглядывая на Васариса, Люце надивиться не могла происшедшей с ним за такой короткий срок перемене.

«Откуда это у него? — спрашивала она себя, — ведь три месяца назад он слова не мог выговорить, а теперь сам смеется, вспоминая об этом».