В тени алтарей

Если бы прелат Гирвидас услышал капеллана, он бы за голову схватился от такой ереси. Но между словами обоих существовала прочная логическая связь, и в сознании Васариса высказывания прелата и ксендза Лайбиса соединялись, как две посылки силлогизма.

Однако в ближайшие дни он больше думал о Люце, — он создавал в воображении двойной ее образ: живой, смелой, резвой влюбленной барышни и степенной раздавшейся, совершенно равнодушной к нему беременной госпожи Бразгене. Он чувствовал, что переворачивает дорогую сердцу страницу юности, на которой было запечатлено его первое робкое, прекрасное, мечтательное чувство к женщине — такое реальное и в то же время никогда не спускавшееся до будничной прозы. И жаль ему стало той ловкой чернобровой барышни с искрящимися глазами, которая звала его Павасарелисом, ждала его приезда из семинарии и в ожидании хранила пучок палевых бессмертников, набранных на его любимой горке.

Он несколько дней жил этими прощальными настроениями, а однажды вечером начал писать большой цикл стихов, где в символических картинах проследил все перипетии своего чувства. Он уже был настолько самостоятелен и испытывал такой лирический подъем, что решил не обращать внимания на то, как поймут его стихи и что скажут ксендз Рамутис, прелат Гирвидас или науяпольские дамы.

XIX

С самого начала священства Людасу Васарису тяжело давались его церковные обязанности. Первые месяцы он все еще надеялся привыкнуть к ним, но время шло, а он не чувствовал никакого облегчения. Наоборот, в некоторых отношениях ему стало еще тяжелее. Вначале его побуждал принимать исповедуемых пыл новопосвященного пресвитера, а отчасти и любопытство. Но скоро он познакомился со всеми основными вариантами исповеди и разновидностями грехов. Любопытство его было удовлетворено, а тяжесть обязанности, неподготовленность исповедуемых и время охлаждали его пыл.

Шлавантский батюшка совершенно справедливо предупреждал его об опасности привычки. Эта опасность подстерегала Васариса в одной из самых важных областей пастырской деятельности — в исповедальне. Но и проповеди постоянно доставляли ему мучения. Иногда он воображал, что уже привык, и по нерадивости или по какой-либо другой причине рисковал выйти на амвон, не подготовив и не заучив проповедь. Даром импровизации он не обладал ни в малейшей степени. Стоило ему очутиться перед необходимостью говорить, как все мысли вылетали у него из головы, он с отчаянием хватался за слова, сам не сознавая, что у него получается. Устремленные на него взоры всех молящихся мешали ему сосредоточиться, не выручал даже слышанный когда-то совет семинарского профессора риторики — вообразить, что видишь перед собой стадо безмозглых овец.

Однажды внезапно заболел ксендз Рамутис, который должен был читать проповедь, и эту обязанность пришлось выполнить Васарису. Времени на подготовку у него было не больше часа. Лихорадочно схватился он за «Руководство для проповедников» и набросал на листке бумаги подробный конспект проповеди. Листок он вложил в евангелие, чтобы воспользоваться им в критические минуты. Как на беду, в критическую минуту Васарис неосторожным движением руки смахнул листок с книги, и он, словно белая бабочка, описывая зигзаги, запорхал над головами молящихся. В это воскресенье проповедь ксендза Васариса продолжалась пять минут. За обедом настоятель, выпив заветную рюмку водки и закусив кусочком хлеба с солью, вперил в проповедника иронический взгляд и сказал:

— Н-да… Анекдот про кальвиниста как нельзя лучше подходит к нынешней проповеди нашего поэта. Мы, старики, хоть и влезаем на амвон прямо из хлева или из риги, а, благодарение богу, находим, что сказать. Так-то… Видать, барынины книжонки и стихокропательство не вдохновляют на подобающие для проповедей мысли. Хе-хе-хе.

После рождества для причта нашлось новое дело — христославить по всему приходу. К счастью, на долю Васариса досталась самая меньшая часть работы, так как в сравнительно небольшом калнинском приходе эта выгодная обязанность распределялась между настоятелем и первым викарием. Однако в двух деревнях пришлось христославить и ему.

Со двора настоятельского дома выезжало трое саней. В первых сидели ксендз и органист, во вторых — причетник и звонарь, а третьи были предназначены для рождественских даров — хлеба, холста, пряжи и так далее. «Христославы» обычно ехали в приятном настроении и были расположены ко всяким шуткам. Иной раз возница и самого ксендза вываливал из саней в мягкий придорожный сугроб. Настроение особенно поднималось к вечеру, потому что «христославов» угощали в каждом доме, а возницы и провожатые отведывали в одном месте горькой, в другом сладкой, в третьем пива.

Однажды в воскресенье посреди святок настоятель обратился за ужином к Васарису:

— Завтра вы будете замещать меня. По моим расчетам, на днях должна отелиться Пеструха. Это моя лучшая корова голландской породы. Придется остаться дома, а то как бы чего не случилось. Дело такое, что чуть отлучишься из дому, и без тебя обязательно что-нибудь не так сделают. Как назло…