В тени алтарей

— Фи! — восклицала она и выбегала из комнаты. Виновата ли она, что ее интересуют духовные? Она с первой же встречи обратила внимание на Васариса и не могла отдать свое сердце ни Бразгису, ни кому другому. Однако и чувство ее к Васарису не было еще любовью. Они одновременно почувствовали приязнь друг к другу, но разница в положении их была так велика и оба они были так неопытны, что редкие встречи могли поддерживать в них лишь неопределенную взаимную симпатию. Кроме того, Васарис вскоре увидел грозившую его будущности опасность и объявил ей войну. Но Люце ни о каких опасностях не думала и не забыла «соседа» за два года разлуки. Практическая сторона жизни еще не имела для нее большого значения. Кроме того, несмотря на живой темперамент, Люце была мечтательницей. Пучок палевых бессмертников, которые она нарвала, сидя рядом с Павасарелисом на Заревой горе, всю зиму красовался в ее комнате, как память о застенчивом, деликатном юноше в сутане.

Наступило лето, приехал из семинарии Петрила, окончил курс медицины Бразгис, а Павасарелис все не появлялся. Она ждала его каждое воскресенье, никому не говоря об этом. Настроение у нее портилось. Она на всех злилась и сердилась без всякого повода. Трикаускас все-таки угадал, в чем тут дело, и часто поддразнивал ее Васарисом. Ему помогал Петрила и даже Бразгис.

— Что, Люция, и сегодня «он» не приехал? — начинал Трикаускас, когда настоятеля не бывало в комнате.

— А вы ревнуете?.. Что? — отрезала она.

— Не ревную, Люците, а сочувствую. Только не одобряю я вашего вкуса. Такой молокосос…

Люце отвечала, сердито блеснув глазами:

— За мои вкусы, пожалуйста, не беспокойтесь!

— Это и меня сбило с толку, — вступил в разговор Бразгис. — Я принес в жертву и усы и бороду, лишь бы походить на духовного. И все попусту.

— Вы попытайтесь поступить в семинарию и облачиться в сутану. Семинариста Люците непременно пожалеет, — советовал ему Трикаускас.

Но Бразгис печально отвечал:

— Увы, ксендз доктор, если бы я был невинным мальчиком, как наш Павасарелис!.. Но что миновало, того уж не вернешь.

— А не съездить ли нам за сладкими грушами?

Люце хватала что под руку попадалось и запускала в насмешников или выбегала из комнаты. Иногда подобные сцены кончались всеобщим смехом, иногда — слезами.

Так прошли каникулы, когда Васарис ездил в Вильнюс, а Бразгис продолжал с величайшим терпением завоевывать сердце и руку красивой племянницы богатого настоятеля. Он умел не только посмеяться над ней, что случалось лишь изредка, но и утешить, и развеселить, и потакнуть всяческим ее капризам. И это ей нравилось. Хотя она чувствовала, что сердце ее влечет к «Павасарелису», но когда задумывалась о браке, то признавала правоту дядиных слов.

После каникул окрыленный надеждами Бразгис поехал в Москву попрактиковаться в клиниках, и вокруг Люце все успокоилось. Долгими осенними и зимними вечерами, сидя за рукоделием, она, подобно Васарису, жила воспоминаниями и впечатлениями прошлого. Но ей не было нужды ни отрекаться от них, ни бороться с ними. Ей приятно было перебирать все эпизоды знакомства с Павасарелисом, вот она и вспоминала их. Однако и ее воспоминаниям сопутствовали, если не угрызения совести, то мысли о том, что из всего этого ничего не выйдет. Она знала, что не в силах заставить Людаса уйти из семинарии, да и не хотела этого. Чувство ее еще не окрепло до такой степени, в нем не было ничего житейского. В этом отношении Людас был для нее почти тем же, чем для него была Незнакомка. Люце в самом деле скучала по нем и прождала его все лето. Не дождавшись, она долгими вечерами рылась в недурной дядиной библиотеке, много читала и кое-что изучала. Иногда она искала в своих воспоминаниях Павасарелиса, обдумывала его положение, колебалась между ним и Бразгисом. В ее характере появились черты задумчивости, серьезности, меланхолии.

Но вот опять подошли каникулы. Вернулся Бразгис, обосновался в соседнем уездном городе, и, хотя в ответах Люце на его и дядины многократные вопросы не было ничего определенного, они скорее означали «да», чем «нет».

Наконец на дядином юбилее она встретилась с Васарисом. Увидев, как повзрослел он, Люце ощутила какой-то новый оттенок в своем вновь заговорившем чувстве. Смущенно смотрела она на семинариста, который, оказалось, был и поэтом. Она хотела угадать истинную причину его бегства, выведать, что творится в его сердце. И с радостью увидела, что ее присутствие вновь волнует его. Она ухватилась за проводы, как за возможность еще раз испытать то сладостно-нежное чувство, то безоблачное настроение, которое обретала всякий раз, когда они были вместе — она хотела проводить последнее лето его и своей свободы.

Однажды в воскресенье, к концу каникул, Васарис поехал в Клевишкис приглашать гостей на свои проводы. В тот день ксендз Трикаускас уехал куда-то на престольный праздник, так что и обедню и вечерню служил сам настоятель. Васарис сразу после проповеди пошел к нему в дом Люце была в столовой и накрывала на стол, но, услышав голос гостя, выбежала ему навстречу.