В этом году он получил приглашение сотрудничать в литературном журнале. Это подняло его в собственном мнении, однако, судьба его была уже решена. Он больше не мечтал об уходе из семинарии. Он предполагал заниматься литературой лишь в свободное от обязанностей ксендза время.
Учебные занятия на пятом курсе ничего нового ему не давали. Больше всего опасений внушали предстоявшие в конце года государственные экзамены по русской истории и словесности. Они приравнивались к экзаменам на аттестат зрелости, и без них ни одного ксендза не утверждали ни в какой должности. По требованию властей русская история и словесность преподавались с первого по пятый курс. Читал эти предметы приходивший из города преподаватель светских учебных заведений. На его уроки семинаристы смотрели, как на нечто ненужное. Их и посещали-то не все, и редко кто слушал. Только в последний год все судорожно схватились за учебники и стали ломать головы над билетами, программами и конспектами. Экзамены происходили в торжественной обстановке, при участии самого губернатора и других высших чинов. Если бы не пирушки, ка которых представители власти изрядно напивались, редкий семинарист смог бы выдержать эти экзамены.
Впоследствии Людас Васарис вспоминал эти смехотворные уроки русской словесности, как единственный просвет в семинарской программе, и от души сожалел, что слишком мало интересовался ими. Он самостоятельно подготовил десять тем к экзаменационной письменной, и это было единственной его попыткой углубиться в историю литературы. Другие и на эти десять тем не сами писали сочинения, а заказывали знакомым гимназистам или студентам. На письменных экзаменах каждому доставалась одна из этих тем. Они были известны уже в начале учебного года. Идя на экзамен, семинаристы прятали за голенища сапог или в носки заранее заготовленные работы. Оставалось только ловко извлечь нужное сочинение и без ошибок переписать его на экзаменационный лист. Особенно церемониться не приходилось — в аудитории дежурили «свои люди».
Несмотря на то, что в душе Васариса боролись противоречивые стремления и он сам боролся с ними, свои семинарские дела он старался не запускать. Это не составляло большого труда. Серьезное напряжение воли требовалось только при подготовке заданных уроков. Остальное шло само собой и довольно гладко. Васарис аккуратно ходил на занятия и в часовню. Начальству казалось, что в нем нет и тени гордыни. Правда, он был замкнут и молчалив. Правда, он избегал старших и не обращался за советами к профессорам. Однако ничего дурного о нем не говорили. После каждых каникул приходский настоятель давал самые лучшие отзывы о его поведении. Этого было вполне достаточно, и пятикурсник Васарис, не прилагая никаких усилий, пользовался почти прекрасной репутацией в глазах начальства.
Стараясь добросовестно выполнять свои обязанности, он тем самым боролся и с воспоминаниями о прошедших каникулах и с духом противоречия и критицизма, все еще таившемся в нем. Но искусительные помыслы осаждали его только в дни праздничного отдыха, и то с каждым разом все с меньшей силой. Как всегда, семинарская атмосфера, уже начиная с великого поста, умерщвляла все опасные воспоминания и тревоги. Глубокая покорность судьбе, сознание собственного ничтожества снова овладевали Васарисом. И он думал, что окончательно готов стать пред жертвенником божиим.
Однажды вечером, когда Васарис сидел в своей комнате и, как нарочно, читал руководство по нравственному богословию, дверь отворилась, и он не успел глазом моргнуть, как рядом очутился Мазурковский и спросил сладеньким голоском:
— Что читаешь,
— Нравственное богословие.
— Хорошо, очень хорошо. Старайся. Завтра можешь начинать реколлекции — готовься к посвящению в иподиаконы.
И он вышел, сказав «Laudetur Jesus Christus»[82]
.Все это произошло так внезапно, что Васарис не сообразил, что же случилось. Он так и застыл от изумления. Товарищи по комнате и столу кинулись поздравлять его с неожиданной и приятной новостью. Подумать только — Васарис не сегодня-завтра станет иподиаконом! Он сразу вдвое вырос в глазах семинаристов. Весь вечер только и разговору было, что о предстоящем посвящении и о кандидатах в иподиаконы. Петрилы в их числе не оказалось. Васарис был немало удивлен этим, а сам Петрила злился и завидовал.
— Поздравляю, поздравляю, Людас. Не думал я, что ты пользуешься такой репутацией. Ну, да ты умеешь всем угодить, — с кислой улыбкой говорил он.
Васарису было очень противно, и он охотно бы поменялся местом с Петрилой. Но не от него это зависело. Его отметило начальство, устами которого изъявляет свою волю сам бог, и ни о каких изменениях здесь не могло быть речи.