В тени баньяна

Я замерла, испугавшись, что Кормилица – наша няня – выйдет и загонит меня внутрь. Однако она не вышла, и я побежала дальше. Где мама? Где она? Балконная дверь в спальне родителей распахнута настежь. Папа с записной книжкой и ручкой – в ротанговом кресле у окна. Погруженный в себя, он опустил глаза и не обращал внимания на мир вокруг. Бог, вещающий из тишины… Строка из другого стихотворения. Как мне казалось, она очень точно описывает папу. Когда он сочинял, его не могло отвлечь даже землетрясение. Вот и сейчас он явно меня не замечал.

Мама исчезла. Я несколько раз спускалась и поднималась по лестнице, перегибалась через перила балкона, заглядывала в сад. Нигде. Я всегда подозревала, что мама – призрак! Неуловимый дух нашего дома. Мерцающий светлячок. Она растворилась в воздухе! Фьюить!

– Рами, ты меня слышишь?

Иногда мне хотелось, чтобы Кормилица тоже растворилась в воздухе. В отличие от мамы она постоянно рядом, глаз с меня не спускает. Словно вездесущий геккон, который карабкается по стене и верещит: «Тик-кер, тик-кер!» Я повсюду ощущала ее присутствие, слышала ее голос.

– Вернись, кому говорят! – гремела Кормилица в утренней тишине.

Резко свернув направо, я пробежала по длинному коридору через весь дом и снова выскочила на балкон в том месте, с которого начала. Маму я так и не нашла. Нелегко играть в прятки с духом, подумала я, задыхаясь от бега по жаре.

– Пчкху-у! – Вдали прогремел взрыв, и мое сердце забилось сильнее.

– Да где же ты, негодница? – не унималась Кормилица.

Положив подбородок на резные перила, я притворилась, что не слышу. Крохотная бледно-розовая бабочка с крыльями, нежными, как лепестки бугенвиллеи[2], вылетела из сада и села на перила прямо передо мной. Я стояла не шелохнувшись. Бабочка словно переводила дух после полета. То раскрывала, то смыкала крылья, похожие на два веера, которые гонят прочь жару. Мама в одном из своих обличий? Нет, просто бабочка, маленькая бабочка. Такая хрупкая, будто только что появилась из куколки. Может, она тоже ищет свою маму?

– Не волнуйся, – прошептала я. – Она где-то рядом.

Я протянула руку, чтобы погладить бабочку, утешить ее, но едва мои пальцы коснулись тонких крыльев, она упорхнула.

Во дворе что-то шевельнулось. Это Старичок, наш садовник, вышел поливать сад. Он двигался как тень, совершенно бесшумно. Взяв шланг, до краев наполнил водой пруд с лотосами. Спрыснул гардении[3] и орхидеи. Окропил жасмин. Срезал огненно-красные этлингеры[4], собрал их в букет и перевязал стеблем. Пока Старичок работал, над ним кружили разноцветные бабочки, точно он – дерево, а его соломенная шляпа – огромная цветущая крона. Вдруг в этом пестром облаке возникла Ом Бао. Куда только подевалась наша немолодая кухарка! Она кокетничала и стеснялась, как юная девица. Старичок сорвал для нее ветку франжипани[5] и, прежде чем отдать подарок, легонько коснулся красными лепестками ее щеки.

– Я с тобой разговариваю! – в очередной раз прокричала Кормилица.

Ом Бао поспешила на кухню. Старичок поднял голову и, увидев меня, покраснел. Затем, опомнившись, снял шляпу и низко поклонился, сложив ладони в сампэах[6]. Он поклонился, потому что приветствовал госпожу, хотя мне было всего «семь с плевком», как говорила Кормилица, а Старичок жил на свете уже много лет. Я не удержалась и тоже добавила к своему сампэах поклон. Лицо Старичка расплылось в беззубой улыбке – должно быть, он почувствовал, что я не выдам его тайну.

Послышались шаги. Старичок обернулся.

Мама!

Она шла к Старичку плавной, неторопливой походкой. У меня в голове снова промелькнула папина строка: Радуга, скользящая по цветочному лугу… Сама я не сочиняла стихов, но, будучи дочерью поэта, часто видела мир таким, каким его описывал папа.

– Доброе утро, госпожа, – сказал Старичок, опустив глаза и прижав шляпу к груди.

Мама поздоровалась с ним.

– Сегодня так жарко, опять закрылись, – вздохнула она, глядя на лотосы. Это ее любимые цветы, обычно их подносят богам, но мама просила, чтобы у нее в комнате они тоже стояли. – Я надеялась, хотя бы один раскроется.

– Не беспокойтесь, госпожа, – заверил ее Старичок. – Я срезал несколько штук до рассвета и поставил в ледяную воду, чтобы они не закрывались. Я принесу вазу в вашу комнату, когда Его Высочество закончит сочинять.

– Ты всегда меня выручаешь, – ответила мама с улыбкой. – Не мог бы ты собрать букет из закрытых цветов? Я отнесу его в храм.

– Как вам будет угодно, госпожа.

– Спасибо.

Он еще раз поклонился и не поднимал глаз до тех пор, пока мама не проплыла мимо. Она поднялась по лестнице, одной рукой придерживая полы сампота[7], – чтобы походка была сдержанной и изящной. Наверху мама остановилась и улыбнулась мне.

– О, ты нашла шину и ботинки!

– Я в них учусь медленно ходить!

– Неужели? – рассмеялась мама.

– Когда-нибудь я буду ходить как ты!

Мама перестала улыбаться. Она подошла, бесшумно ступая, и наклонилась ко мне.

– Мне все равно, как ты ходишь, милая.

– Все равно?