В тени богов. Императоры в мировой истории

Пока фашисты не пришли к власти, в Италии действовала смешанная конституция, в соответствии с которой власть теоретически делилась между монархом и выборным парламентом. Во второй половине XIX века это было нормой в большинстве европейских государств. Конкретный баланс сил между монархом и парламентом различался от страны к стране как в конституционной теории, так и – даже значительнее – в политической практике. Гарантируя своему населению гражданские права и политическое представительство, страны признавали растущую силу гражданского общества. Как минимум парламентские органы имели значительное влияние в сферах бюджетирования и законодательства. Исполнительная власть – особенно в отношении внешней и военной политики – оставалась в руках монарха. Многие европейцы из высшего и среднего классов ожидали, что со временем, когда население станет более образованным, преуспевающим и политически зрелым, власть станет тяготеть к демократии, а следовательно, необходимость в руководстве со стороны монарха и его чиновников ослабнет. Но влиятельные интересы и идеологические течения противостояли этим либеральным расчетам и надеялись сохранить монархию как прикрытие для более радикального и популистского варианта авторитарного национализма. До 1914 года Италия двигалась к либеральной демократии. Когда к власти пришли фашисты, она резко повернула в противоположном направлении.

Самой влиятельной из смешанных монархий в Европе была Пруссия и Германская империя, созданная и управляемая ею после 1871 года. До революций 1848 года Пруссия и Пьемонт были абсолютными монархиями. После революций оба государства приняли смешанные конституции, и это стало важным шагом к альянсу этих монархий со средними классами и германским и итальянским национализмом. В 1846 году, по оценкам прусского правительства, около 50–60 процентов прусского населения жило за чертой бедности. Стремительный рост населения в совокупности с влиянием новых промышленных технологий вел к падению уровня жизни, что угрожало общественному порядку. Голодные184о-е также принесли с собой неурожаи, губительную для картофеля фитофтору и экономический спад. Неудивительно, что в этих обстоятельствах значительная часть среднего класса летом 1848 года испугалась растущей силы массового радикализма на улицах Берлина и призывов радикального “якобитского” крыла германского революционного движения предоставить избирательное право всему мужскому населению страны. Гогенцоллерны и их государство казались тихой гаванью, особенно если – как и было на деле – монархия готова была пойти на некоторые уступки либералам. В последующие десятилетия городской рабочий класс стал богаче и образованнее. Он также стал лучше организован и начал массово вступать в ряды растущего социалистического движения. В результате в глазах многих представителей буржуазии монархическое государство оставалось надежной опорой в эпоху массовой политики и влияния социал-демократической партии, которая теоретически была по-прежнему привержена идеалам республиканизма и марксистской революции¹⁹.

Смешанная монархия имела одну присущую ей слабость. Примерно как в современных Соединенных Штатах, разделение исполнительной и законодательной властей порой парализовывало правительство. Но в монархиях XIX века ситуация усугублялась тем, что исполнительная и законодательная власти черпали легитимность из разных источников. Монархи правили с Божьего соизволения и по историческому династическому праву. Парламенты получали власть от народа. Проблема состояла в том, что конституции смешанных монархий оставляли колоссальную власть в руках монархов, которые часто были неспособны, а порой и не хотели ее отправлять. В результате в центре процесса управления зияла дыра. Кроме того, династии, которые по-прежнему сохраняли за собой важные политические роли, не могли руководствоваться британской стратегией выживания в Новое время, поскольку ключевой принцип последней состоял в том, чтобы не вмешиваться в политику и играть по большей части символическую роль. В эпоху массовой политики, партийных конфликтов и свободы печати иные стратегии были сопряжены с очевидными опасностями. Макс Вебер верно отметил, что наследственные монархии были, по сути своей, не приспособлены к новому миру партийной политики и средств массовой информации. Он добавил, что монархи, которые пытались открыто вести политику, подвергали риску не только свои династии, но и свои государства²⁰.