В тени богов. Императоры в мировой истории

Из всех императоров в истории Вильгельм II с наименьшей вероятностью готов был прислушаться к этому совету. Император славился тем, что постоянно говорил, но никогда не слушал, а на любую критику реагировал чрезвычайно остро. Филипп цу Эйленбург, который, пожалуй, понимал Вильгельма лучше всех, в 1897 году предупредил нового министра иностранных дел, что Вильгельм принимает любые разногласия близко к сердцу, терпеть не может, чтобы было видно, что он следует чужому совету, и отчаянно нуждается в похвале, а потому обращаться с ним нужно, “как с хорошим, умным ребенком”. Министры научились не спорить с ним, мириться с его хвастовством и позерством, а во времена кризиса ожидать, что на смену театральному пафосу со временем придут нерешительность и робость. В июле 1914 года многие высокопоставленные генералы ожидали именно этого. И оказались правы. Риск европейской войны нарастал, и Вильгельм искал возможности для отступления. К тому времени он уже запустил цепочку событий, которую сложно было разорвать. Если Бетман-Гольвег и Мольтке и не позволили ему отступить в последние два июльских дня 1914 года, то отчасти они сделали это, понимая, что отступление на этом этапе обернется катастрофой для австро-германского союза и сильно подорвет престиж монархии в глазах германских элит и общества³³.

Из всех европейских великих держав Россия дольше всего цеплялась за традиционную модель сакральной и абсолютной монархической власти. Отчасти это объяснялось отсталостью российского общества в сравнении с британским и германским. Даже в 1900 году более 80 процентов населения России составляли малограмотные и вовсе неграмотные крестьяне, духовный мир которых оставался досовременным и религиозным. Сохранение сакральной и самодержавной монархии также было связано с идеалами и политическими стратегиями российских правителей. Эти стратегии были основаны отчасти на приверженности российским традициям, но также – что особенно важно – на убеждении, что западные либеральные и демократические принципы неизбежно приведут к конфликтам между социальными классами и этнонациональными группами, которые уничтожат российское общество и многонациональную Российскую империю. По доходам на душу населения Россия даже в 1914 году занимала одну из самых низких позиций среди стран, которые я включил в европейский “второй мир”. Она также была одной из немногих великих империй, господствующих на большей части суши. В XX веке почти ни в одной стране “второго мира” не случилось мирного перехода к демократии. В межвоенный период почти все они управлялись авторитарными режимами правого или левого толка. Ни одна из империй, существовавших в 1914 году, не выжила. Российские правители столкнулись с колоссальными трудностями в стремлении превратить успешную досовременную империю в жизнеспособное государство XX века.

Александр II (1855–1881) был во многих отношениях самым либеральным из Романовых. После поражения в Крымской войне 1853–1856 годов он полагал, что Россия не сможет и дальше оставаться великой державой, если не модернизировать страну по западному образцу. Он освободил крепостных крестьян, создал систему правосудия в западном духе, ослабил цензуру и основал в провинциях представительные институты местного самоуправления, выборы в которые осуществлялись при широком, но неравном избирательном праве. Тем не менее Александр не сомневался в вере своего народа в сакральность монархии и разрабатывал свою политическую стратегию в соответствии с этим. В 1861 году он сказал Отто фон Бисмарку, который в то время был прусским послом в Санкт-Петербурге:

Во внутренних районах империи народ по-прежнему считает монарха отцом и всеобщим господином, посаженным на царство Богом; это убеждение, сравнимое по силе с религиозным чувством, совершенно независимо от личной преданности, объектом которой я мог бы быть. Я склонен полагать, что в будущем оно не исчезнет. Отказаться от абсолютной власти, которую дает мне корона, значит подорвать авторитет, который владычествует над страной. Глубокое уважение, основанное на исконном чувстве, которое русский народ по-прежнему испытывает к императорскому престолу, не подлежит дроблению на части. Позволь я представителям знати или народа войти в правительство, я ослабил бы его власть, не получив ничего взамен³⁴.