В тени богов. Императоры в мировой истории

Хотя Марк и хвалил приемного отца, тот недостаточно хорошо подготовил своего наследника к будущей роли. Марк никогда не выезжал за пределы Рима до восшествия на престол в 161 году и не имел ни военной подготовки, ни опыта службы. Три десятилетия до смены правителя прошли совершенно мирно, но новый император сразу столкнулся с серьезными вторжениями и на Дунайском, и на Персидском фронте. Персы и германские племена перешли в наступление из-за внутренних факторов, но также, возможно, почувствовали, что римская армия несколько ослабела за несколько десятилетий мира, и решили испытать империю на прочность. Вскоре после этого империю охватила эпидемия чумы. Рим столкнулся с самой опасной угрозой за весь II век, но пока она не имела глубоко укорененных структурных элементов, которые стали причиной затяжного кризиса в III веке. Марк не любил военно-походную жизнь, но из чувства долга взял на себя командование европейским фронтом. Значительную часть своего правления он командовал армиями и со временем зарекомендовал себя как компетентный и успешный военачальник, который заслужил верность и уважение своих солдат.

Поскольку Марк не мог находиться одновременно в Европе и Азии, на Персидский фронт он отправил опытного и талантливого полководца Авидия Кассия. Авидий был не только римским аристократом, но и потомком греческой династии Селевкидов, которая правила Персией на протяжении нескольких поколений после смерти Александра Македонского. Он блестяще справился со своей задачей, получил за это щедрые дары и удостоился огромных почестей. После поражения персов он остался верховным главнокомандующим на восточном фронте. В 175 году, когда Марк Аврелий постарел и встал вопрос о престолонаследии, Авидий поднял мятеж и провозгласил себя императором. Многие влиятельные полководцы на востоке поддержали мятеж, хотя в некоторых случаях их решение объяснялось слухами о смерти Марка Аврелия. Учитывая, что Марк Аврелий был одним из самых легитимных и великодушных римских императоров, мятеж Авидия служит ярким свидетельством того, что римская монархия не могла контролировать своих генералов и доверять им. После поражения Авидия к мятежникам отнеслись снисходительно, но Марк Аврелий поспешил назначить наследником Коммода – единственного выжившего сына из 15 детей, которые родились у него в браке с императрицей Фаустиной. Когда в 177 году Коммод стал соправителем Марка Аврелия, ему было всего 15 лет. Через три года он взошел на престол после смерти отца. Впоследствии высказывалось мнение, что единственной серьезной ошибкой Марка Аврелия стал неудачный выбор наследника, но правда в том, что выбирать ему не приходилось. По римскому обычаю власть переходила от отца к сыну. Кроме того, отлучив Коммода от престола, Марк Аврелий, вероятно, подписал бы ему смертный приговор, поскольку живым он представлял огромную угрозу для любого последующего правителя.

Марк Аврелий считал философию гораздо более благородным призванием, чем управление государством: “Александр, Гай, Помпей, – писал он, – что они рядом с Диогеном, Гераклитом, Сократом? Эти видели вещи, их причины и вещество, и ведущее их оставалось самим собой; а там сколько прозорливости, столько же и рабства”. Император сожалел, что положение не позволяло ему уединиться “в глуши, у берега моря, в горах” и выделить время на чтение и размышления. Ему претило стремление правителей к блеску и славе, и он насмехался над людьми, которые мечтали обессмертить себя для потомков. Он полагал, что слава пуста и преходяща. Истинное удовлетворение ему приносило познание самого себя и своего разума. Обычно Марка Аврелия причисляют к стоикам – философской школе, которая зародилась в Греции, но оказала огромное влияние на римские элиты. Главный постулат стоиков заключался в том, что люди – рациональные и социальные существа. По природе своей они ставят логику во главу угла и проявляют великодушие по отношению к окружающим. Римские стоики главным образом воспринимали стоицизм как этическую систему и кодекс государственной службы. По сути, стоики верили во всеобщее единение человечества, однако, в отличие от более поздних христианских римских императоров и церковников, они не считали свою империю политическим фасадом всемирного человеческого сообщества.