Промышленная революция преобразила государства, которыми управляли императоры, и существенно изменила международный контекст. Все империи, с которыми мы уже познакомились на страницах этой книги, опирались на аграрные или скотоводческие общества, хотя обычно и поддерживали, и облагали налогами торговлю на большие расстояния. В мире промышленности, урбанизации и всеобщей грамотности, сформировавшемся в XIX веке, все наследственные монархи – не говоря уже о наследственных правителях империй – столкнулись с грандиозными и беспрецедентными испытаниями. Правительственный аппарат стал гораздо больше и сложнее. В XVIII веке Европа наконец догнала Китай XII века по размерам и устройству органов власти. В XIX веке она его превзошла. Лишь поистине выдающийся человек в этот период мог руководить и государством, и правительством на протяжении всей своей взрослой жизни. Даже императоры, которые в теории оставались единовластными, передали значительную часть задач министрам и сохранили за собой лишь последнее слово при назначении на должности и принятии решений, которые они считали ключевыми. Подобно императорам из династии Сун в Китае XII века, они играли наиболее важную роль в дипломатии и военной сфере, а также в моменты кризиса.
Управлять индустриальным обществом было еще сложнее, чем правительственным аппаратом. Гражданское общество – иными словами, совокупность независимых групп и институтов, не поддающихся государственному контролю, – процветало в Европе уже в XVIII веке, но значительно расширилось и укрепилось в промышленную эпоху. Фундаментом гражданского общества и общественного мнения были газеты. В XIX веке они приобрели колоссальное влияние и получили независимость от политического контроля, в первую очередь благодаря радикальным технологическим сдвигам в сфере печати и фотографии, а также появлению огромной читательской аудитории. Ни одна монархия не могла на протяжении долгого времени не обращать внимания на общественное мнение или противостоять ему. Таким был один из принципиальных элементов более общей картины. Традиционно главными союзниками – но порой и соперниками – наследственной монархии были аристократия и духовенство. Промышленная революция привела к появлению множества новых влиятельных групп и интересов, и монархам приходилось признавать их существование и иметь с ними дело.
Какую бы стратегию выживания ни выбрала монархия, она старалась по возможности упирать на отождествление династии с национа-диетическими настроениями основной массы населения. Эта стратегия была совсем не нова. Еще в начале XVIII века виконт Болингброк написал “Идею о короле-патриоте”, и английский король Георг III успешно справился с тем, чтобы поместить изначально иностранную Ганноверскую династию в самое сердце английского и британского патриотизма и национального самосознания. В XVIII веке Бурбоны тоже попытались отождествить себя с французской патриотической гордостью и славой, но были в этом не столь успешны – не в последнюю очередь из-за унизительного поражения в столкновении с Британией и Пруссией во время Семилетней войны. В контексте Великой французской революции национальная идея обрела радикальный смысл, поскольку входила в тот же комплект идеологических установок, что и народовластие, республиканизм, равенство перед законом и демократия. Хотя в XIX веке кое-где в Европе и сохранялся республиканский национализм, с течением лет национализм переместился в правую часть политического спектра. Поворотным моментом в этом процессе стал успех Гогенцоллернов и Савойской династии, которым удалось объединить под своей властью Германию и Италию[25]
.