В тени Большого камня

В реке весенней не ищу я брода.
И в голубом отечестве моем
Дана мне степь с бегущим табуном.

— Хорошая песня, — сказала Гульнара, когда Леха отложил гитару. — Московская?

— Московская, — вдруг поскучнев, сказал Леха. — Здесь даже вспоминать про Москву эту не хочется… — Он долго глядел на Гульнару, а потом добавил: — Здесь — лучше!

— А, все-таки, интересно, — вошел в разговор Володя. — Три дня назад — Москва. Всего три дня! И вдруг мы — здесь. Это же, можно сказать, край земли.

— Три дня, — повторила Гульнара. — Да…

— Мы вот встретили тут одного человека, — продолжал Володя, — в поселке. Спокойный такой человек, как будто на Луне живет. Мы его спрашиваем: «Хорошо тебе?» Он говорит: «Да. А вам здесь хорошо не будет». Мы опять спрашиваем: «А почему?» А он говорит: «Такая жизнь вам на день подойдет, ну, на неделю. Потом вам здесь все осточертеет — и горы, и люди — и вы обратно в город уедете». Так примерно он сказал, этот киргиз.

— Правильно сказал, — Гульнара нахмурила низкий чистый лоб. — Что одному хорошо, то другому — плохо.

— А тебе Москва — подойдет? — спросил вдруг Леха.

— Что зря говорить! — недовольно сказала Гульнара. — Кто меня туда возьмет, в Москву? Ты, что ли?.. Кзыл-Су мне подойдет.

Дверь без стука отворилась, и на пороге возник Андрей Ефимкин. В руках он держал бутылку водки и банку тушенки, вымазанную машинным маслом. Окаменев от изумления, Ефимкин тупо смотрел на людей за достархоном, на коньяк, на колбасу. Всклокоченный, грязный Ефимкин выглядел дико и нелепо, и это рассмешило Гульнару.

— Памирский хиппи! — взглянув на усмехнувшуюся Гульнару, воскликнул Леха. — Давай к нам… Тоже турист, что ли? Ну, ты, батя, и зарос!

Ефимкин все так же неподвижно торчал на пороге. Он никак не мог взять в толк, что же это такое здесь произошло.

— Проходи, Андрей, — степенно сказала Гульнара. — Садись. Приглашают ведь!

Ефимкин поставил на край достархона водку и тушенку и мрачно сел сбоку.

— Геолог? — спросил Леха, нарушая неприятную паузу.

— Сам ты геолог! — огрызнулся сердитый Ефимкин.

— Ну, чего уж ты так! — миролюбиво заметил Леха. — На лбу ведь у тебя не написано.

— Чего? — спросил Ефимкин. — От лба и слышу!

Леха презрительно и вызывающе уставился на Ефимкина, ловя его взгляд. Ефимкин молча открыл свою бутылку, налил водку в стакан и выпил залпом.

Разлил и Леха, не спуская глаз с Ефимкина.

— Я не буду, — решил Володя. — Вы пейте, а я посплю. — Он улегся на кошме, подложив под голову рюкзак.

— Лук где? Лук давай! — потребовал Ефимкин. — Чего расселась-то?

Гульнара поглядела на Леху и не двинулась с места.

— Повежливей, — сказал Леха. — Я тебе советую…

— Давай вали отсюда, — перебил его Ефимкин. — Тебя еще не хватало!

— А ты, однако, шутник, — сказал Леха протяжно. — Давай вместе! — он кивнул в сторону двери.

Ефимкин не спеша доцедил остаток водки из стакана, закусил лепешкой и поднялся на ноги. Встал и Леха, улыбнулся Гульнаре и пошел к двери.

Завернув за угол дома, у ручья, мужчины остановились.

— Моя баба, — сказал Ефимкин. — Ишь ты какой петух! Сказал — вали, а то зебры-то враз повыломлю!

— Супруг, значит? — наигранно удивился Леха. — Смотри, пожалуйста! А где ж детки?

Ефимкин клокотал от злости. Не найдя подходящих к случаю слов, он начал напирать на Леху грудью, тесня его к ручью.

— Но-но! — поддразнил Леха, легко двигаясь на крепких ногах. — Осади назад! Набил бы я тебе харю, да больно ты на Карла Маркса похож. Бритва у тебя есть? Побрейся сначала!

Ефимкин, изловчившись, ударил Леху в лицо. Леху откачнуло ударом, он согнулся на миг — и, уже на разгибе, распрямляясь, выкинул вперед согнутую в локте правую руку, целясь Ефимкину в поддых.

Драка предстояла серьезная.

За углом дома, в тени, стояла Гульнара, смотрела на дерущихся мужчин. Узкие ее ладони были сведены в кулачки.

7

Всадник подъехал к дому Кадама не спеша, солидно подъехал. Под всадником шел серый мерин, толстоногий и надежный; такой мерин не станет плясать и вставать на дыбки, причиняя тем самым дорожные неудобства хозяину. Дело мерина — везти, вот он и вез всадника на своей гладкой широкой спине.

Всадник был одет необычно для этих мест: синий нейлоновый плащ «болонья» обтягивал его сильные плечи, на голове прямо сидела австрийская зеленая шляпочка, густо украшенная значками и перьями лесных птиц. Значки были подобраны без всякой системы: были тут и спортивные с лыжами и гирями, и патриотические с ленинским профилем и трудовыми лозунгами. На ногах всадника, упертых в стремена, сумрачно поблескивали лаковые штиблеты, купленные в похоронном магазине. Штанины клетчатых брюк его высоко задрались от длительной поездки верхом и открыли нежноголубые шелковые кальсоны, заправленные в короткие носки.