В тени человека

Наконец весна растопила замерзшую землю — через два месяца я снова буду в Африке. Но прежде мне предстояло выдержать два серьезных испытания, и одна мысль о них внушала мне гораздо больший страх, чем любая встреча с разъяренными шимпанзе. Я должна была выступить на двух научных конференциях в Лондоне и Нью-Йорке и рассказать о моих шимпанзе ученым, которым хотелось все узнать из первых рук. Но вот и эти препятствия остались позади. Моя шестимесячная ссылка, как ни трудно было в это поверить, закончилась, и я снова летела в Африку, пересекая пустынные просторы Сахары в багрово-красном свете восходящего солнца — картина, столь характерная для современных воздушных путешествий.

Помнят ли еще меня шимпанзе? Или мне предстоит заново приучать их к моему присутствию? Но я напрасно волновалась. Когда я снова попала в заповедник, оказалось, что шимпанзе стали относиться ко мне, пожалуй, даже чуточку терпимее, чем раньше.

Как-то, вернувшись вечером в лагерь, я увидела, что Доминик и Хассан чем-то очень взволнованы. По их рассказам, крупный самец шимпанзе пришел в лагерь и в течение целого часа лакомился орехами с пальмы, в тени которой стояла моя палатка. Вечером следующего дня я узнала, что он забредал к нам еще раз. Я решила остаться на другой день в лагере, чтобы посмотреть, не придет ли он снова.

Это было так необычно и приятно — провести утро в постели, следя за разгорающейся зарей, спокойно позавтракать, а потом при свете дня сесть за пишущую машинку, которую я только что привезла из Англии, и привести в порядок наблюдения, сделанные мной накануне. Но совсем уж невероятным было то, что около 10 часов Дэвид Седобородый не спеша прошел перед моей палаткой, спокойно вскарабкался на дерево и принялся, урча от удовольствия, выковыривать красные ядра орехов из их жесткой скорлупы. Через час он спустился на землю и, задержавшись на минутку, чтобы заглянуть под тент, побрел прочь. Я была вознаграждена за те долгие месяцы неудач и огорчений, когда шимпанзе обращались в бегство, едва завидев меня на расстоянии 500 метров. А сейчас один из них пришел в наш собственный лагерь и чувствовал себя здесь как дома.

Дэвид приходил к нам ежедневно — пока на пальмовом дереве еще были орехи. Потом его визиты прекратились. Но он появился снова, когда созрели плоды на другой масличной пальме.

Я нечасто оставалась в лагере — наблюдения за одиноким самцом, жадно поедающим пальмовые орехи, не приносили мне ничего нового. Но иногда я с нетерпением ждала его прихода и испытывала особое удовольствие от того, что он так близко и совсем меня не боится.

Как-то раз я сидела на веранде своего палаточного домика. Дэвид проворно слез с дерева и со свойственным ему нарочито-небрежным видом направился прямо ко мне. Когда нас разделяли каких-нибудь три шага, он остановился, и шерсть его поднялась дыбом, отчего он сделался вдвое крупнее; мне стало не по себе от его свирепого вида. Распушение шерсти у шимпанзе служит верным признаком какого-то необычайно сильного эмоционального возбуждения — волнения, гнева или страха. Что же значило поведение Дэвида в этот раз? Внезапно он бросился ко мне, схватил со стола банан и торопливо отбежал в сторону. Шерсть его постепенно улеглась, и он спокойно съел плод.

После этого случая я попросила Доминика выкладывать бананы всякий раз, когда он заметит Дэвида, так что теперь, даже если пальмовые орехи еще не созрели, шимпанзе иногда забредал в лагерь в поисках бананов. Но эти посещения были слишком нерегулярными, и я больше не оставалась в лагере.

Недель через восемь после возвращения в Гомбе у меня начался легкий приступ малярии. Я осталась в постели и попросила Доминика положить перед палаткой несколько бананов в надежде, что Дэвид Седобородый заглянет к нам. В то утро он действительно пришел и взял себе один банан. Когда он возвращался к кустарнику, я увидела, что там стоит второй шимпанзе, спрятавшийся в густой растительности. Это был Голиаф. Дождавшись, когда Дэвид уселся на землю и принялся за банан, Голиаф подошел и стал пристально смотреть ему в глаза. Дэвид закручивал вокруг своей нижней губы лохмотья кожуры банана и выжимал сок, иногда вытягивая кожуру вперед и глядя на нее поверх своего носа. Голиаф дотронулся одной рукой до рта своего приятеля, прося дать ему часть кожуры. В ответ на это Дэвид выплюнул кусок хорошо пережеванной массы в руку Голиафа, и тот начал ее сосать.

На другой день Голиаф вновь пожаловал к нам в гости. Я спряталась за опущенный полог палатки и подглядывала за обезьянами в небольшое отверстие. На этот раз Голиаф, не без колебаний, с распушенной шерстью, последовал за Дэвидом до самой палатки и ухватил для себя немного бананов.

Это продолжалось несколько недель, имевших для меня особенно большое значение. Теперь я ежедневно оставляла гроздь бананов около палатки. Для этого мне приходилось посылать Хассана в северную часть заповедника в деревню Мвамгонго, где он возобновлял запас бананов.