В тени Катыни

Моше рассказал, что этап, с которого он бежал, направлялся в Старобельск. В нашем разговоре он оговорился, что большая часть кадров для будущего еврейского государства — Израиля тогда еще не существовало — находится в Советском Союзе. Ну а когда после войны я узнал, что он переметнулся к коммунистам, мне стала понятна в свете этого замечания и логика его поступка. Он, очевидно, полагал, что таким способом ему удастся сломить воздвигнутые Советами преграды на пути иммиграции евреев из России. Ну а та помощь, которая была оказана Советским Союзом еврейскому антианглийскому подполью, только поддерживала его надежды. У меня нет на руках текста его заявления. Но зная его лично и учитывая, что заявление он сделал незадолго до своей смерти, о скором приходе которой он как врач, безусловно, знал, я не сомневаюсь в его правдивости. Умер он в 1973 году. Наши общие знакомые рассказали мне потом о его похоронах.

Многое сделал для выяснения обстоятельств Катынской трагедии и Тадеуш Виттлин, посвятивший этой теме ряд своих очерков10.

Сам Виттлин прошел через всю Россию, был в армии генерала Андерса и прекрасно знает и страну, и ее условия, и то настроение, с которым все мы разыскивали наших пропавших товарищей. Сборник его очерков носит на первый взгляд странное название — «Время остановилось в 6.30». Но это только на первый взгляд.

Название это взято из самого страшного свидетельства трагедии — найденного в могиле в Катынском лесу дневника майора Сельского. Последняя запись в нем датирована половиной седьмого девятого апреля 1940 года. Это было уже после прихода этапа в Катынский лес. Там был проведен еще один обыск, изъяты все ценные вещи, включая обручальные кольца и часы, но письма и рукописи пленным разрешили оставить при себе. В дневнике майор Сольский записал, что во время обыска на его часах была половина седьмого вечера. Расстрел и связывание рук жертв перед ним, видимо, наступил несколькими минутами позже. Время для майора Сольского остановилось навсегда.

Выдержки из дневника были помещены в докладе Комиссии Конгресса США. Я о майоре Сольском уже вспоминал, описывая свою жизнь в Путивле и в Козельске. И до сих пор я не могу забыть этого человека. В сентябрьской кампании он состоял, сколько я помню, при штабе генерала Донб-Бернацкого11.

С майором Сольским мы жили в одном бараке в окрестностях Путивля, на территории какого-то свекловодческого колхоза. Он запомнился мне очень идейным человеком, с острыми чертами лица и огоньком в глазах. Не помню, какого он был роста — целыми днями он предпочитал лежать на верхних нарах, сняв ботинки и оставаясь в одних шерстяных носках. Как-то я спросил, что он постоянно пишет. Он ответил, дневник. Я сказал, что мне кажется это бесцельной тратой времени — едва ли такую рукопись удастся вывезти из Советского Союза. Трудно было тогда предположить, что выдержки из его дневника будут опубликованы в докладе Комиссии американского Конгресса. Сейчас я со стыдом думаю, что тогдашнее мое замечание было следствием слабости, вызванной обрушившейся на нас катастрофой. Майор же не отказался от борьбы, и его дневник стал одним из документов Истории.

В плену не он один вел дневник, но он был единственным офицером, ведшим записи до последней минуты, до последнего обыска. Кстати, сам факт изъятия ценных вещей говорил о близости расправы.

Еще один дневник был обнаружен на теле поручика Вацлава Крука. Виттлин в своей книге пишет, что еще двое пленных вели дневники: подпоручик Хенрик-Бруно Куминек, бывший до войны журналистом в Быдгошчи, и капитан Альфред Вилецкий, работавший до войны редактором Польской агенции прассовой. Поручик запаса Крук вел свои записи до момента высадки этапа на станции Гнездово; выдержки из его дневников также были включены в доклад Комиссии Конгресса США.

Стоит добавить, что как журналист Виттлин присутствовал на заседаниях Комиссии в Вашингтоне. Особое впечатление на него произвели показания кадрового американского офицера полковника Ван Вилта, он даже посвятил две главы своей книги его сообщениям. Полковник Ван Вилт попал в немецкий плен в Северной Африке. В 1943 году, не спросив его согласия, немцы доставили его под Смоленск, где он наблюдал за эксгумацией захоронений в Катынском лесу. Показания полковника заслуживают самого пристального внимания: совершенно очевидно, что у него не было особых симпатий к немцам, и ко всему, исходящему от них, он относился достаточно скептично.