В тени Холокоста. Дневник Рении

Всегда за работой – тысячи рук,
Труд их – ценнее золота.
Атлантам подобны, кто крепко сжимает
Тяжелые молоты.

Грохочет, клокочет, ревет и стучит,

Сердце страны немолчное.
И вторит ему, летит над землёй,
Песня рабочая.

Цилиндры сверкают, цеха голосят,

Металл медленно плавится,
Пусть молоты бьют по всем наковальням —
жизнь продолжается.
Пусть труд этот радостным будет для рук,
Пусть разум не успокоится,
Пусть пламя не гаснет и наша земля,
Светом наполнится.

Пусть труд этот тысячи жизней спасёт,

Пусть разум в долгой бессоннице
Рождает идеи, и тёмное время
Светом наполнится.

10 декабря 1939 г.

«Мы трудимся!» Так называется наша стенгазета. «Сила в труде!», «Вперед в труде» – я слышала еще много таких лозунгов. Я долго обдумывала, что такое труд. Каждый раз, когда я о нем думаю, на ум приходят разные образы. Вот серая армия труда, это трудящиеся, я вижу склонившихся над столом студентов, я вижу пилотов в ревущих самолетах, матросов где-то в море. Они все принадлежат к этой мощной трудящейся армии; работа идет в море, на земле и в воздухе. Да, но что такое труд на самом деле?

Рабочий рокот, шум и гул –
Движение без остановки:
В ряды труда зовут, зовут
Все новых и новых солдат.

Моряк и лесничий, пилот и шахтёр –

Кто держит штурвал, кто держит топор –
В труде вы едины.

И каждый – творец, и каждый – солдат,

Вы мир создаете на собственный лад
Из праха
Из стали
И глины.

15 декабря 1939 г.

По радио ничего не говорили о взрыве в средней школе в Пшемысле, о нем не писали в газетах, разносчики газет не кричали: «Школа Конопницкой взорвана паром!» Никто ничего не знал, но «кое-что» случилось. Это «кое-что» произошло на уроке химии или физики. Это было, конечно, до войны. А случилось вот что: на физике у нас был приглашенный учитель, все мы дрожали, как осиновые листы, каждый принял все возможные экстренные меры, такие как «беспроводной телефон», подталкивание локтями, брыкание, откашливание и другие приемы, известные только нам. Наконец, новый урок начался. И он шел хорошо! Но что-то назревало! На столе было множество бутылочек, лабораторных сосудов, колб, пробирок, подставок, горелок и других приспособлений. Все это выглядело довольно внушительно, значительно и очень «научно». Даже больше того, когда это все было расставлено, подсоединено – это было красиво. До сих пор слышу голос, который отчетливо произносит: «Пожалуйста, не забудьте оставить отверстие для выхода пара, это очень важно». Конечно! Безусловно! Разумеется! Все шло хорошо, исключительно хорошо, реакции, как в учебнике, пока… О ужас! По сравнению с тем, что произошло потом… когда Зевс насылал грозу – это был тихий шепот, а стук мечей в Трое – легкий шорох. Бутылки, колбы, пробирки – сначала все взлетели вверх, а потом приземлились на наши бедные столы, книги и тетради. Глубокоуважаемый приглашенный был, конечно, в ярости, и т. д. и т. п. Но позволь мне сохранить это в тайне, поскольку ни газеты, ни радио об этом не сообщали. А я проболталась, так что теперь прошу тебя, пусть это останется между нами.

26 декабря 1939 г.

Уже прошла половина учебного года. Время пролетело. Сначала меня выбрали в комитет как главу театрального клуба, потом у нас предполагался вечер с мальчиками, в городе прошло много обысков, произошло четыре убийства с изнасилованием. А теперь завтра вечером я могу поехать к папе в Городенку. Но прежде завтра у меня собрание, и я пойду на прослушивание в Словацком[16]. Может, там даже будет вечер. Обидно, что меня не будет, потому что в последнее время я чувствую, как бы… у меня сейчас время глупых и беспечных дней и мыслей, и вполне приятных. Просто глупые мысли: жизнь, покупка пудреницы, фотографирование… все, все глупо.

Собрание завтра. Мне надо подготовить песенку о нашем классе 4 «А» на мотив «Страдай, страдай, моя душа»[17].

I

Страдай, страдай моя душа,
Страдай и не жалей себя.

Четвероклассницы,

Как птички,
К холодной печке —
По привычке
Слетелись и мечтают…

Страдай, страдай моя душа…

II