В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Если все так и если откровения пророка действительно черпают по крайней мере часть своей силы из представлений далекого прошлого, которые в других местах, в христианской Римской империи например, уже давно были «загнаны под землю», тогда тайна их истоков становится только глубже. Даже более неестественной для Мекки, чем изображение ее крупным деловым и торговым центром, представляется гипотеза, что она кишела гностиками, римскими пропагандистами, а также любителями Гомера и Вергилия. И все же, если Коран с его богатой и навязчивой изощренностью появился не в Мекке, тогда откуда он взялся?

Ответ на этот вопрос может содержаться только в самом Коране.

Где?

Вероятнее всего, сам Мухаммед этого не осознавал, но его притязание на роль печати откровений более ранних пророков на самом деле не было оригинальным⁵⁷. Мудрость и деяния всегда время от времени приносились человечеству посланниками Бога⁵⁸. Это сказал за три с половиной столетия до появления Корана человек, который с большим самосознанием стремился записать основные принципы в священных книгах.

Мани больше, чем кому-либо другому до него, нравилось сочетать противоборствующие веры. Он родился недалеко от Ктесифона в 216 г. незадолго до того, как город был захвачен Ардаширом. Он вырос в секте, члены которой, как и назареи, практиковали обрезание, считали Святой Дух женщиной и возносили молитвы, обратившись лицом в направлении Иерусалима. Такое воспитание, безусловно, пробудило у Мани интерес к разным культурам, и к 240 г., когда он появился перед только что коронованным Шапуром I, молодой человек уже успешно объединил иудейское, христианское и зороастрийское учения в новое, весьма эффектное, которое, в дополнение к этому, претендовало еще и на наследие Будды. Хотя сам Шапур, явно заинтригованный учениями Мани, не был обращен в новую веру, ученики самопровозглашенного пророка разошлись во все концы света и образовали из учений своего учителя действительно глобальное вероучение. Повсюду, от Карфагена до Китая, существовали секты манихейцев – «в каждой стране, на каждом языке»⁵⁹. Вероятно, их можно было найти даже в Аравии, потому что сабиняне, таинственный народ, который присутствует в Коране, наряду с евреями и христианами, как один из «книжников», были – и это представляется вполне правдоподобным – манихейцами⁶⁰.

Хотя, даже если такая идентификация верна, это была маленькая и не самая популярная секта. Манихейство (манихеизм), несмотря на неустанные попытки Мани, так и не смогло привлечь шахиншаха, не говоря уже о цезаре. В результате к моменту появления на свет Мухаммеда две великие империи заставили манихейцев отступить. А сам пророк в Ираншехре принял мученическую смерть по личному указанию наследника Шапура. Римские власти, еще до обращения Константина, относились к учению Мани с большой подозрительностью, считая его коварной попыткой персов испортить «невинных и скромных»⁶¹ горожан. Христианская империя, естественно, унаследовала и облагородила эту враждебность, так что манихейство ко времени смерти Юстиниана уже было практически полностью искоренено на всех территориях, управляемых из Константинополя. Следует отметить, что самыми ярыми противниками доктрин Мани являлись не монархи, а главы противоборствующих вер – епископы, мобеды и раввины. Для них претензии новоявленного пророка оказались вдвойне чудовищными. Дело было не только в том, что Мани представил их собственные писания «замененными» откровениями – хотя и это считалось довольно-таки оскорбительно. Еще более отвратительным стало его положение «сводника» противоборствующих вер, которые он соединял, скрещивал и в конечном счете получил некий деформированный гибрид, который объявил своим собственным учением. В конечном счете и у римских, и у персидских властей сформировалось твердое убеждение: слияние и соединение разных вер – как это было некогда принято на всей территории плодородного полумесяца – есть величайшее оскорбление небесам. На ничейную землю, которая находится между разными верами, ни в коем случае нельзя посягать. Верующим необходимы, как разъяснил синод несторианских епископов в 554 г., «высокие стены, неприступные крепости, защищающие своих стражников от опасности»⁶². Пусть христиане, евреи и зороастрийцы разделены, в одном они были абсолютно едины: второй Мани не должен появиться на свет.

Война укрепила это убеждение. В разоренных провинциях Ираншехра и Нового Рима противоборствующие общины монотеистов отчаянно нуждались в божественном покровительстве. И христиане, сокрушавшиеся о разграблении Иерусалима, и зороастрийцы, оплакивавшие разрушение храма огнепоклонников, и евреи, встревоженные слухами о насильственном обращении, многократно активизировали возведение баррикад и рытье рвов. В мире, где границы веры приходится охранять, как никогда раньше, религии для благоденствия необходима сфера влияния, организация и масштаб – примерно то же самое, что и для военной силы. Любая секта, не располагавшая упомянутыми выше ресурсами, была обречена на постепенное умирание.