В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Тезис, что суть христианства – нечто вечное и неизменное, придал революции Юстиниана отчетливую, если не сказать тревожащую, ауру парадокса. «Такова была миссия, доверенная императору Богом: присматривать за всей Римской империей и, насколько возможно, переделать ее»¹¹⁸, тон завуалированной неуверенности – даже нервозности – очевиден. Правильно ли было считать Юстиниана благородным «полировщиком» древних истин? Или он все же был опасной фигурой – революционером? Этот вопрос определял каждое действие Юстиниана. Не только его законодательные реформы, служившие для формирования древних законов римского народа в нечто новое и грозное, окутаны дымкой неопределенности, но и его другой, более грандиозный проект: моделирования своего земного царства по образу и подобию монархии небесной. Это являлось целью нескольких поколений монархов, начиная с Константина, но только Юстиниан стремился к ней с беспрецедентной напористостью и грубостью.

По природе император не был злобным человеком, но также он не страдал от недостатка самоуверенности – и это еще мягко говоря. Осторожная неуверенность его предшественников оказалась не для Юстиниана.

Мы верим, объявил Феодосий II в 423 г., что варваров больше нет¹¹⁹. Однако реальность, судя по множеству законов против варваров, которые Феодосий еще долго продолжал принимать после этого смелого заявления, оказалась совершенно иной. Не задавай вопросов и не услышишь зла – таким был типичный подход, принятый имперскими властями по отношению к тем, кто упорствовал в поклонении древним богам. Этот девиз – не обращать внимания – означал, что крестьяне даже после принятия крещения могли отплясывать танцы в честь Артемиды и выполнять всевозможные древние ритуалы, ученые – основывать свои учения на античных языческих моделях, а философы – удовлетворять свою тягу к мудрости (sophia), не имея конечной целью знание Христа. Юстиниан, в отличие от варваров, понимал, что есть только одна истинная священная мудрость (Hagia Sophia) Бога. Какой культ, какая философия могла соперничать с этим в постоянстве? Они – не более чем пылинки, парящие в воздухе. Сокрушить их навсегда – значит позволить миру вернуться к истинной, единственной, главной религии. Это, по мнению Юстиниана, было не революцией, а максимальным обновлением.

Вот спустя двести лет после того, как император-язычник захотел искоренить церковь, цезарь-христианин решил истребить все, что осталось от язычества, и уничтожить демонов раз и навсегда. В горные районы за стенами Эфеса, где, как было известно, Артемида – страшная ведьма, высокая, как десять мужчин, все еще преследовала неосторожных путников, были направлены миссионеры, чтобы избавить местных жителей от глупого невежества – незнания Христа. Успех оказался ошеломляющим. Говорят, один епископ обратил 70 тысяч душ. А тем временем по улицам столицы шныряли шпионы и старательно вынюхивали намеки на поклонение демонам в общественной жизни. Издавались законы, предусматривающие самые страшные наказания за эту практику. Всех христиан, виновных в идолопоклонничестве, следовало предать смерти, а язычникам и еретикам давался «льготный срок» – три месяца. Если после этого они не отказывались от древней веры, им запрещалось учить и занимать общественные должности. Те, кто стремились избежать крещения, совершив самоубийство, теперь знали, что после смерти с их телами поступят так же, как с трупами собак. Лишение жизни того, кто, по мнению Юстиниана, не разделял его верования, не могло считаться убийством¹²⁰.