В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Предположение, с которым могли согласиться даже некоторые варвары. На Западе, где банды бывших федератов занимались тем, что отрезали части провинций, наказанием за успех была непрестанная тревога. Неприкрытое гангстерство могло обеспечить временный взлет тому или иному военачальнику, но оно не давало ни престижа, ни долговременной надежности. Именно в этом убеждал пример древней и невыразимо привлекательной монархии. Для любого амбициозного вождя племени император в Константинополе, который правил от имени Бога и одновременно служил высшей инстанцией в земных делах, был очевидным образцом для подражания. Поэтому спустя десятилетия после краха империи на Западе лицо власти оставалось и римским, и христианским. Безделицы, отправлявшиеся из Константинополя, не отвергались с презрением, а принимались с восторгом. Церкви и королевы имели ненасытный аппетит к блеску шелка из восточной империи. Но выше всего ценились древние титулы, которые мог даровать только лично цезарь. В Галлии, когда Анастасий назначил царя известного своей дикостью народа — франков — консулом, то есть на должность, появившуюся в первые дни республики, воинственный царь была настолько восхищен этим знаком доверия, что немедленно напялил пурпурную тунику и принялся бросать золотые монеты прохожим. Другой царь варваров, отвечая на посольство от Юстина, вежливо заверил императора: его дом — часть императорского мира, а власть ни в коей мере не ограничивает императорскую[424]. Лесть всегда много значила. И выскочка-вождь, и далекий цезарь были кровно заинтересованы в немудреном притворстве: оба делали вид, что все еще существует, хотя и в призрачной форме, единая империя, которой покровительствуют небеса.

В результате изменение жестоких реалий режима на Западе часто оказывается скрытым за умышленной амбивалентностью. Причем такой обман зрения свойствен больше всего Италии, изначальному центру империи, где тонкая ткань неопределенности была сплетена с особой тщательностью и блеском. Судя по внешнему виду, казалось, что ничего особенно не изменилось по сравнению с периодом расцвета римского величия. В самом Риме продолжал собираться сенат, назначались консулы и проводились гонки колесниц. В Равенне — окруженном лагунами, а значит, удобном для обороны городе Адриатического побережья, последней столице Западной империи — управление осталось в руках римских чиновников. А тем временем, продемонстрировав формальную приверженность букве закона, Константинополь поручил оборону Западной империи 20 тысячам федератов, направленных специально для этой цели с Балкан — так называемым остготам[425]. Их командир, бывший императорский заложник по имени Теодорих (Теодерих), отлично сыграл роль преемника цезаря. Обращаясь к толпе в форуме, армиям дикарей за Альпами, или возводя дворцы, акведуки и бани, он с блеском демонстрировал, каким должен быть римский царь федератов. К времени своей смерти в 526 г. он был хозяином Италии дольше, чем любой цезарь, за исключением Августа. В результате большинству итальянцев даже в голову не приходило, что они уже не входят в состав Римской империи.

Однако провести Юстиниана было трудно. Он знал неприятную правду: отчаявшаяся имперская администрация подкупила Теодориха и остготов, предложив им Италию, чтобы убрать их от порога Константинополя. Юстиниан также знал, что покрытие глянцем грозного наследия Рима, которое он сделал целью своей жизни, требует должного руководства утраченными провинциями и совершенствования заплесневевших законов. Цари варваров, независимо от того, как тщательно они подражали манерам цезаря, явно были не теми, кого Бог желал для мира. Теодорих, несмотря на внешний лоск классического образования, так и не избавился от варварских привычек[426]. И это было еще не самое плохое. Чудовищно, но спустя два века после Никейского собора в Равенне находились церкви, в которых открыто отрицалось, что Сын — одна суть с Отцом. Словно вампир, поднявшийся из давно запечатанного саркофага, Теодорих оставлял за собой след зла, которое ортодоксальные христиане считали похороненным навсегда. Он был не просто еретиком, а еретиком из еретиков — сторонником арианства.