В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

То, что император слыл человеком пугающих аппетитов, мегаломаньяком, «пытающимся захватить всю землю, охваченным навязчивым желанием получить все на свете царства», было очевидно для его противников. Его энергия и честолюбивые замыслы не знали границ[434]. Однако Юстиниан в своем стремлении переделать мир по образу и подобию небес успел понять, как труден может быть путь земной монархии и, если зайти слишком далеко, можно достичь предела прочности. В 534 г., свысока взирая на плененного царя вандалов, и он, и ликующие толпы помнили, что всего лишь двумя годами ранее ипподром был завален трупами. Мрачный, но отнюдь не бесполезный урок: неприятные сюрпризы могут поджидать даже самого благословенного из императоров.

Юстиниан определенно знал об опасности того, что уникальная возможность в Италии в любой момент может быть упущена. А открытие Западного фронта в конечном счете сулит ту же перспективу, что не давала покоя римским политикам еще со времен Валериана, которая угрожала восточным провинциям дымом пожарищ и кровью, пролитой в количествах, доселе невиданных Константинополем. На поспешно отстроенном ипподроме в 534 г., несомненно, присутствовали и послы Хосрова. Их хозяин — шахиншах — в это время был занят укреплением своего авторитета и в собственных владениях, и при дворе. Когда армии Юстиниана двигались на запад, шахиншах сражался за жизнь, стараясь подавить государственный переворот, который устроил его дядя Аспебед. Предательство последнего усугубилось тем фактом, что он был отцом возлюбленной царицы Хосрова. Борьба не на жизнь, а на смерть сотрясала в конвульсиях и двор, и империю. К тому времени, как Хосров наконец одержал победу, у него уже осталось совсем немного живых родственников мужского пола. Дяди, братья, племянники — все пали в борьбе. Жестокое, но в высшей степени эффективное средство для достижения цели дало Хосрову возможность перейти к другим, более доходным делам. В 539 г., когда два готских лазутчика перешли границу Ираншехра и обратились к Хосрову за помощью, он выслушал их с большим вниманием. Будучи человеком разумным, шахиншах не рассчитывал, что «вечный» мир с Константинополем продлится долго. Да и потенциальные возможности, возникавшие при нанесении своему старому врагу удара в спину, казались весьма заманчивыми. Зависть к подвигам Юстиниана, тревога (чем его кампании могут закончиться для Ираншехра?), уверенность, что римлянам не хватит сил, чтобы сражаться на два фронта… В общем, побудительных мотивов было много. Беспокоила лишь одна проблема: как «божественному, добродетельному и миролюбивому Хосрову»[435] сойдет с рук такое откровенное предательство?

Решение предложил Мундир, верный боевой пес Хосрова. Для постоянно жаждущих добычи Лахмидов «вечный» мир был небольшим неудобством. Стычки с Гассанидами никогда не прекращались, и к 539 г. Мундир и Арефа развлекались в пустыне Страта. И хотя Гассаниды имели возможность указать на то, что регион имеет латинское название и, следовательно, является римским, Хосров поддерживал Лахмидов. И когда в Ираншехре началась подготовка к войне, он без малейших угрызений совести принялся обострять конфликт. К весне 540 г. он сумел раздуть в себе праведный гнев и решил, что нарушение «вечного» мира с римлянами вполне оправдано. Заняв место во главе ударных сил, «царь царей» направился из Ктесифона на запад, вдоль Евфрата к границе. В отличие от своего отца, правившего четырьмя десятилетиями раньше, Хосров не собирался тратить силы на прорыв через пограничные укрепления. Он хотел их обойти. Там, на расстоянии, дразнили и манили богатые города Сирии. Нанеся удар по жизненно важным частям провинции, Хосров имел целью подвергнуть проверке своего могучего противника. Надо было убедиться, насколько сильно влияют военные действия на Западе на готовность Юстиниана отразить удар в противоположном конце империи.