В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Если богов можно создавать, значит, их можно и убивать. Прошло восемь веков после основания Александрии, и культы, некогда господствовавшие в городе, постепенно забылись. Вряд ли следует удивляться, что в месте, которое было пристанищем такого количества богов и олимпийских, и нильских, сохранились видимые следы язычества, правда «поставленные с ног на голову». Отправившись, например, в самую восточную из александрийских гаваней, можно было увидеть возвышающийся на берегу массивный храм, первоначально построенный греческой царицей и украшенный похищенными обелисками, но который уже больше века служил собором городскому епископу. Хотя нельзя сказать, что муки, в которых рождалась христианская Александрия, были легкими. Александрийцы издавна славились своим мятежным духом[445], и неудивительно, что волнения, сопровождавшие свержение язычества, стали сильными. В 391 г., когда толпа христиан попыталась штурмовать Серапеум, язычники отбили нападение. Они забаррикадировали ворота храма и — по крайней мере, так рассказывали — прибили пленных христиан к крестам на стенах. Такое упорное сопротивление, конечно, лишь сделало плоды победы слаще. Статуя Сераписа, которой перевалило за семь с половиной веков, была разбита на куски, содержимое библиотек уничтожено (ни в одном известном документальном источнике не сказано, что свитки, находившиеся в Серапеуме, уничтожили воинствующие христиане, однако трудно предположить что-либо иное). Другие здания или приспособили для служения христианским культам, или разрушили. Александрия, некогда считавшаяся интеллектуальным оплотом язычества, стала самым славным и любящим Христа городом[446].

Любящим Христа или нет, но, по мнению многих императоров, город оставался рассадником смутьянов. Не прошло незамеченным, к примеру, то, что Арий происходил из Александрии. Кстати, традиция исследовать природу Бога, свойственная городу, всегда подчеркивала противоположную арианству крайность — умаление человеческой природы Спасителя и выделение — божественной. Любой намек на контраргумент, любое предположение, что Христос, в конце концов, может иметь две природы, а не одну, неизменно вызывали у александрийцев взрыв презрения и гнева. Одно наследие их языческого прошлого, от которого они определенно не отказались, – непоколебимое убеждение в том, что они — умнейшие люди на земле. Патриарх Александрийский без ложной скромности даже стал именовать себя «вселенским судьей». Другие называли его «новым фараоном»[447], что не так льстит тщеславию, но не менее звучно. Определенно патриархи имели в своем распоряжении не только интеллектуальную мощь. Запугивание может стать физическим. «Законодателем мод» в этом плане был Афанасий, епископ, первым каталогизировавший книги Нового Завета. В IV в. он держал Александрию в «ежовых рукавицах» и ни секунды не колебался, если ситуация требовала избить его оппонентов или похитить кого-то из них. Веком позже настала очередь другого отца церкви — Диоскора — объединить утонченную теологию и тактику предводителя бандитов. Отправившись в 449 г. в Эфес для схватки с несторианцами Антиохии, он взял с собой столь устрашающий военизированный эскорт, что его коллеги-епископы, обнаружив, что им не дают и рта открыть, назвали собор «разбойничьим». Parabalani — так звали головорезов Диоскора. Это были крепкие парни, всегда одетые в черное. Они якобы работали в больницах, но при необходимости с радостью доказывали свою преданность Христу зрелищными сценами насилия. Язычники, евреи, еретики — всем довелось испытать силу их кулаков.

Выведя Parabalani на международную арену, Диоскор не рассчитал свои возможности. Халкедонский собор, созванный через два года после фиаско в Эфесе, наотрез отказался узаконить монофизитские доктрины, так тщательно отточенные в Александрии. Возник тупик. Как всегда непоколебимо уверенные в собственном интеллектуальном превосходстве, большинство александрийцев с вполне предсказуемым презрением отвергли решения Халкедонского собора. Угроза насилия медленно тлела, иногда разгораясь в пламя. Например, в 457 г., когда далекий император убрал опозоренного Диоскора и навязал александрийцам замену, негодующая толпа растерзала нового патриарха прямо в его церкви и пронесла его изуродованный труп по городским улицам. Только александрийская толпа — другой такой не было — столь виртуозно совмещала интеллектуальный снобизм и склонность к жестокости. Тем не менее уже сам масштаб враждебности к Халкедону показал нечто новое. Утонченные дебаты о природе вселенной больше не были, как во времена язычества, прерогативой метрополии. По всей огромной территории Египта — даже в церквушках глухих провинциальных городов и монастырях в пустынях — было немало тех, кто сомневался в одной природе Христа. Провинции настолько изобиловали монофизитами, что они получили отдельное название — «копты», являющееся аббревиатурой от греческого слова «египтяне». Теперь Александрия выступала от имени всего Египта.