В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Вот только любой раввин, рассуждая о притязаниях нееврейской церкви, мог бы сказать то же самое. В конце концов, Танах был намного старше любого Евангелия. Христианские мыслители, устанавливая параметры своей веры, всегда испытывали неловкость из-за этого. Чувство оказалось настолько сильным, что один из них, сын епископа по имени Маркион, сделал решительный шаг и отверг идею о том, что он вообще чем-то обязан иудеям. Чтобы не признавать существование пуповины, связывающей Евангелия с Ветхим Заветом, он ее попросту обрезал. Христос, утверждал он, не имел абсолютно ничего общего с иудейским Богом. Один проповедовал любовь и милосердие и занимал самое высокое место на небесах, а другой издавал бесконечные законы, наказывал всех, кто ему не подчинялся, и опустился на самые нижние небесные этажи. Одни христиане, убежденные учением Маркиона, решили создать совершенно новую церковь, другие — таковых было большинство — в ужасе шарахались от него. Хотя все они, размышляя над вопросом, кем или чем был Христос, неизменно приходили к необходимости разобраться, какова их связь с иудейским прошлым. Если Иисус на самом деле Мессия, тогда неспособность богоизбранного народа это признать является чудовищной помехой. Само собой разумеется, вина за такой скандал лежит не на Христе, а на иудеях. Тогда утверждение нееврейской церкви, что она реализует выполнение еврейских священных писаний, требует отвергнуть претензии синагог, и как можно решительнее. Потомки Авраама, которые соблюдали закон и не пришли к вере во Христа до самой смерти, не будут спасены[269].

Тора — куча навоза, ее исследователи — сборщики мусора, а бесчисленные законы давно выхолощены. Еще никогда не предпринималась столь масштабная попытка лишения наследства.

Раввины не удостоили язычников, лишивших их «родительских прав», прямым опровержением. Они предпочли занять пренебрежительную, высокомерную позицию. Пусть человек бежит, заявил один из них, от того, что его отталкивает[270]. Тем не менее даже в своих самых могущественных крепостях — иешивах — они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Начался прилив, и вода уже плескалась у их ног. Признаки надвигающейся опасности появились уже давно. Христиане не были новым явлением в Месопотамии. Если быть точным, они появились на ее границах одновременно с раввинами. Хотя Павел — во времена апостолов — путешествовал на запад, в города греческого мира и Рим, другие миссионеры довольно рано обратили свои взоры в сторону восходящего солнца. В конце концов, дороги плодородного полумесяца были так же открыты, как морские пути через Средиземноморье. И ко времени основания в Месопотамии иешив, в начале III в., там появился — всего в двух неделях пути в северном направлении от Суры и Пумбедиты — пугающе могущественный оплот христианской мудрости, ничем не уступающий школам раввинов.

Как и ее сосед Харран, Эдесса располагалась на линии геологического разлома между противоборствующими империями — Римской и Персидской. Но в отличие от Харрана, который явно процветал, имея репутацию центра идолопоклонничества, Эдесса была известна среди христиан как «Благословенный город». Говорили, что сам Христос написал послание одному из ее царей. Документ вроде бы имелся в городских архивах — очевидное доказательство для скептиков. Но это еще не все. Эдесса претендовала на обладание еще более сенсационным сувениром от Христа: Его единственным известным автопортретом, нарисованным и отправленным Им в ответ на письмо царя — его поклонника. Понятно, что христиане верили: город, обладающий столь бесспорными доказательствами божественного благоволения, никогда не падет. Его правители всегда дружили с церковью, и со временем город стал настоящей «оранжереей» христианских ученых. Написанные там гимны, молитвы и переводы сделали сирийский язык, на котором говорили жители Эдессы, лингва франка всего христианского Ближнего Востока.

Пока раввины сидели взаперти в своих школах, влияние Эдессы быстро распространилось за ее пределами. Раввины встретили этот вызов ледяным молчанием, но проблема от этого не исчезла. Христианин, вероятнее всего, не испытывал сожалений или угрызений совести относительно обращения в свою веру иудея — в отличие от последнего. И прозелитам стало ясно, какая из двух конкурирующих вер побеждает.