Наконец, Ярин дожевал:
- М-м-м, спасибо, вы очень добры, - толстое лицо матери расплылось в улыбке, и Ярин понял, что ловушка сейчас захлопнется, - но какой из меня зять? Я простой парень, у меня нет родителей, воспитывала меня тетка, - ложка в руках Кветы дрогнула, но продолжила свое движение к блюду с салатом, а то рот у парня был слишком свободным, вот он и разболтался, - не служил в Гвардии, работаю в цехе, - пытался нащупать Ярин хоть какую-то линию обороны, - живу в общежитии...
Взгляд матери потух.
- Ярин у нас скромняга, - непрошено пришел на помощь Тарп, - но он далеко пойдет! Ему сам святой отец Герсиний грамоту вручал, а где грамота, там, сама понимаешь, и все остальное приложится.
Мать пожевала губами в задумчивости:
- Ну не знаю, не знаю... Мне подумать надо. Сдается мне, милок, что тебе нужно немножечко вырасти над собой, чтобы стать моим зятем. Да и худосочный ты слишком, видать, захудаленький чародей, раз полувпроголодь живешь.
***
После обеда Ярин, Тарп и Илка, собрав в дорогу остатки обеда, отправились через лес к Орейлии. Они не прошли и версты, как Тарп внезапно заорал и повалился на землю, держась обеими руками за лодыжку. Ярин и Илка кинулись к нему, помогли подняться. Тарп осторожно коснулся левой ногой земли.
- Ой, больно! Подвернул, наверное, - запричитал он, и вновь опустился на тропинку, - придется вам без меня идти. До завтра ходить не смогу, факт.
Судя по тому, как громко жаловался Тарп и как осторожно он тер свою лодыжку, страдания его были ужасными, близкими к агонии. Однако в уголках его глаз затаилась хитринка, а на губы прямо-таки рвалась улыбка, подавляемая, очевидно, недюжинными усилиями воли.
- Тарп, вставай, пойдем уже, - и потянул его за руку. Тарп издал полный страдания вопль, и Илка испуганно запричитала:
- Ох, какое несчастье! Ярин, ты грубиян, ему же больно! - Ярин изумленно уставился на нее, но она, не замечая этого, продолжала полным сочувствия голосом:
- Я сейчас же побегу в деревню! У мамочки наверняка найдется какое-нибудь снадобье для моего бедного братца, а папочка одолжит у соседа телегу, и мы вместе дотолкаем бедного Пыхчика...
Тарп вспыхнул и заскрипел зубами - очевидно, детское прозвище ему не нравилось, - и тут же резко выпрямился, встав на одну ногу:
- О, нет-нет, что ты, что ты,
- Дурак, - глядя на резво прыгающего в сторону деревни Тарпа, сквозь зубы процедила Илка, - и матушка туда же. Вся семья только одного хочет, чтобы я замуж поскорее вышла. Извини за этот цирк. Меня все время сватают к кому попало. Ой, ну то есть ты не кто попало, я не это хотела сказать...
- Не объясняй, все хорошо.
- Ну просто ты... ну понимаешь, ты, как бы... староват для меня, - Ярин удивленно уставился на Илку, но потом кивнул. Ему было что-то около двадцати, возможно, чуть больше - он не помнил о себе даже этого! - но Илка, недавно справившая свое шестнадцатилетие, несомненно, считала, что ему уже пора собираться на кладбище. Девушка, между тем продолжала:
- Да и вообще, я не хочу замуж, у плиты торчать да детей нянчить. Я хочу чего-то большего, сочинять и рассказывать истории, играть музыку, или путешествовать... А лучше все вместе, знаешь, как странствующие барды?
- Илка, да все нормально, честно. Я и сам не хочу на тебе женится.
- Правда? - Илка вздохнула с облегчением, но потом нахмурила брови:
- А почему? Я некрасивая? Я тебе не нравлюсь?
- Ты очень красивая, - ответил парень, ничуть не покривив душой. Илка была, может быть, чуть полнее, чем нравилось Ярину, и в ней все еще оставалось немного подростковой неловкости, но ее лицо было симпатичным, добрым и милым, внушающим самую искреннюю симпатию.
- И ты мне нравишься, но только как сестра, -
- Тебе кажется? Как ты можешь не помнить, что тебя с кем-то разлучили? - наморщила лобик Илка.
Ярин посмотрел на Илку, в ее большие, наивные, и такие добрые глаза, и... рассказал ей все: про неожиданное пробуждение в доме Орейлии, про до сих пор не вернувшуюся к нему память, про необычный талант к иллюзиям, огню и пару, про неудачную попытку поступить в Академию и случайное избавление от гвардейской службы, про возникающее иногда щемящее чувство одиночества. Он умолчал лишь о странной силе, которая посетила его однажды, по пути в Назимку - это переживание было слишком личным. Илка слушала, раскрыв рот.