В тени монастыря (СИ)

Ярин пытался воззвать к разуму мастера Елсея, который, разумеется, не мог верить ни в каких никсов. Но, посмотрев на его лицо, парень внезапно сдался. Оно не выражало ни толики понимания, только какую-то капризную расстроенность: как же так, почему вдруг все обернулось такой плохой стороной? Ну да, в цехе были некоторые недостатки. Но разве это уж было так важно? Тоже мне, беда! Ручки можно и на барахолке купить, а что шкаф скособочился – так домовитый хозяин должен уметь и сам подлатать, подкрутить, где нужно. Разве ж это главное? Главное, чтоб коллектив дружный был, чтобы все по совести было, по справедливости. Нельзя сказать, что мастер Елсей вообще ничего не делал, чтобы улучшить работу цеха: он и стенгазету распорядился оформить, чтоб ударников производства хвалить, а лентяев и прогульщиков – клеймить позором, и колонну на День Народного Единства всегда оформлял красиво… Вот это было дело! А ругань и скандалы мастер не любил, не говоря уже об обысках на проходной, и всегда старался уладить все по возможности мирно, сильно расстраиваясь, если конфликт погасить не удавалось.

– Ты, парень, грубоват. Но, может статься, и дело говоришь, – донесся из толпы спокойный, уверенный голос. Удивленный неожиданной поддержкой, парень обернулся и нашел глазами своего помощника.

Им оказался Томаш. Хоть он и работал простым токарем, толпа почтительно замолкла: Томаш совмещал свою работу с должностью цехового настоятеля. Он не был рукоположен в полноценный церковный сан – Церковь пока даже не даровала ему новое, подобающие служителю культа имя – но, тем не менее, Томаш по влиянию был вторым человеком в цеху. Именно он возглавлял цеховые соборы, и в немалой степени предопределял принятые на них решения: в Империи было принято голосовать единогласно «за», так что многое зависело от формулировки вопросов. Также Томаш мог наложить епитимью за невыполненный план, пьянку на рабочем месте или семейную ссору – о такой рабочий тоже должен был уведомить коллектив на соборе.

– Подвели мы нашу страну, и Церковь нашу подвели, – продолжил меж тем Томаш, – такую ответственность на нас возложили, а мы что? Подкачали мы, братцы. А ведь городской собор совсем скоро, что о нас скажут? Мы и так план с трудом выполняем, а о перевыполнении и речи нет. Нас же в отстающие запишут! А то и выговор объявят.

Ярину было не особо интересно, о чем там будут говорить на соборах всех уровней – по его мнению, ничего, кроме проблем, эти говорильни не привносили – но Томаша, которому придется выслушивать порицание за чужую криворукость, в данный момент понимал прекрасно. И окружающие Томаша рабочие завздыхали.

– Ты вот не любишь наши соборы, – словно прочитал мысли Ярина цеховой настоятель, – а напрасно. Приходи к нам сегодня вечером. Посидим, поговорим, может, и придумаем чего.

* * *

Ярин опоздал на начало цехового собора. Он тихо проскользнул в зал, уселся рядом с Тарпом – тот оставил для него свободное место – и принялся слушать Томаша, вещавшего со сцены:

– … халаладжийские орды вероломно напали на братский народ Загорья! Под покровом ночи, они захватили Саракен и его пригороды. Храбрый Миджалель был вынужден отступить, и теперь собирает силы для того, чтобы выбить налетчиков из города. Двор Императора Галыка уже выразил согласие поддержать нашего друга боевыми машинами и инструкторами, сколько понадобится. Мы должны положить конец этой войне, которая, едва начавшись, унесла тысячи жизней – женских, детских, стариковских! Колонны беженцев движутся к Шенайской Переправе – епископ Джирбинской Церкви уже распорядился принять всех нуждающихся, и выступил с просьбой к народу Империи поддержать наших братьев пожертвованиями. И мы тоже должны внести свою лепту! Поэтому ставлю на голосование вопрос: кто за то, чтобы отказаться от премиальных этого квартала в пользу беженцев из Саракена?

Томаш упер взор в толпу, и под его присмотром руки медленно, неохотно потянулись вверх. Никому не хотелось отказываться от премиальных – деньги были бы совсем не лишними! – но и прослыть среди товарищей бессердечным жадиной, отворачивающегося от голодных женщин, детей и стариков, было неприятно.

– Единогласно, – не посчитав как следует, заявил Томаш. – Тем более что премиальных-то мы, братцы, и не заслужили вовсе. Подвели церковь, не справились с заданием, огорчили отца Пидигия. Но еще не все потеряно. Отец Пидигий гневлив, но отходчив, и я уже разговаривал с ним сегодня. Он готов нас простить, если мы докажем ему, что можем работать лучше. Нужно составить план повышения качества работ на нашем предприятии. Какие будут предложения? Ласым, ты нас больше всех подвел. Что скажешь?

– Ну что сказать-то тут, – Ласым смущенно поднялся с места, – работать оно, конечно, можно. Только вот эта… Зарплатку бы поднять не мешало бы. Особенно раз премиальные тю-тю.

– Не тю-тю, а добровольно пожертвованы братскому народу, – строго поправил его Томаш, – ну хорошо, вот поднять тебе зарплату. А ты от этого работать больше станешь? Или стараться сильнее?