В тени отца

Мы с отцом не поменялись в одночасье. Но я, вероятно, просто устал от своей ненависти, и хрупкое, робкое перемирие между нами так и продолжалось весь май и июнь. Я снова стал просиживать часами в его лаборатории, помогая и расспрашивая, а отец, боясь меня вспугнуть, рассказывал, над чем работает, учил редким приемам, а иногда вообще закатывал целые лекции. И, наверное, я впервые осознанно понял мать: видя его таким увлеченным, если не сказать – вдохновленным, невозможно было оставаться к нему равнодушным.

Казалось мне или нет, но в своей вотчине он сбрасывал года, которые в обычное время тянули его вниз. Там он выпрямлялся, расправлял плечи и снова становился тем гигантом, каким виделся в смутных детских воспоминаниях. Тем, кто подбрасывал меня к потолку, вызывая восторг, тем, кто катал на плечах, даря целый мир. Тем, кем я гордился: «Смотрите, люди, завидуйте! Это – мой папа!!!»,

И впервые в середине мая я сам нарушил сложившееся между нами негласное табу:

– Расскажи о ней.

Мне не надо было пояснять, о ком я спрашиваю.

– Что именно?

– Знаешь, я тут вдруг понял, что почти ее не помню. Рыжие волосы, солнечная улыбка, а пытаюсь в голове сложить лицо – не получается. Какая она была?

– Она была… – он мечтательно улыбнулся, – Яркой! Впервые я увидел ее во дворце…

– Во дворце?! Ты?!

– По-моему я уже рассказывал тебе, что почти десять лет отслужил придворным артефактором.

– Не помню…

Может когда-то и рассказывал, но я на самом деле не помнил.

– Что сказать… было такое в моей биографии. Ей было семь лет. На каком-то чаепитии, уже не помню, в честь чего, она уселась ко мне на колени и заявила, что когда подрастет – выйдет за меня замуж.

– А ты?

– Посмеялся, конечно! Мне уже тогда было пятьдесят с лишним, не думаешь же ты, что я серьезно отнесся к словам крохи?

– И?..

– Годы шли, а она не отступалась. Почти преследовала. Не поверишь – бывало, прятался по коридорам от сопливой девчонки! Когда ей исполнилось тринадцать, у меня состоялся серьезный разговор с его величеством.

– С его величеством?!! – неверяще переспросил, потому что умом я понимал, что отец крут, но то, что он запросто беседовал с императором!!! Этот факт не спешил укладываться в моей голове!

– Чему ты удивляешься? Свою воспитанницу он любил! А по слухам – не просто воспитанницу, а родную дочь! – добил меня отец.

Дар речи мне отказал. Это что же получается? Я внук императора?!!

– Не спеши радоваться! – сполна насладившись всей палитрой сменяемых чувств на моем лице, опустил меня с небес на землю родитель, – Родственницей в каком-то далеком колене она ему приходилась, но вот дочерью – вряд ли. Он ее так никогда и не признал.

– А может…

Отец перебил, не дав договорить глупость:

– Невзирая на гнев императрицы, он признал пятерых своих детей от разных женщин. О Наде – да, слухи ходили, но он их пресекал. Так что, скорее всего это были досужие разговоры. К тому же на него она не была похожей ни в детстве, ни потом.

«Есть вероятность, что я могу быть внуком императора!» – мыслить о чем-то еще я был не в состоянии.

– Я к чему это тебе говорю: летом ты уедешь в Петербург. Или ты передумал поступать в университет?

– Нет! – я наконец-то пришел в себя и стал готов внимать дальше.

– Та история, она, конечно, уже забылась, но запрет на посещение столицы с меня не снят, и ты будешь там один, я даже навестить тебя не смогу. И теоретически к тебе могут подойти люди с какими-нибудь предложениями, заморочить, вскружить голову… Я хочу, чтобы ты навсегда зарубил себе на носу: ты правящей семье не родственник. Думать иначе – опасно. А, чтобы совсем спустить тебя на землю, рекомендую всегда помнить, что ты еще внук сапожника из Одессы!

– Какого еще сапожника? – переход от дворцовых небожителей к лицу с прозаической профессией оказался неожиданным.

– Самого обыкновенного! Исы Ароновича! И Сары Абрамовны – его жены! Ой-вэй! Лышэньки! Наш Пэсэх таки умный рэбенок! А я всехда это зналы! – отец так натурально изобразил неповторимый одесский говор, что я воочию представил себе типичную еврейскую мать, произносящую эти слова. – Знал бы ты, сколько лет я вытравливал из себя этот колорит!

– То есть ты, я… евреи?..

– Ты нет. Да и я уже по большому счету… Какой из меня еврей? Выкрест я. Надеюсь, всевышнему все равно, какие молитвы я ему возношу и каким образом обращаюсь. – Отец ненадолго замолк, углубившись в воспоминания, – Ты просто не представляешь себе тех времен, а в книгах этого не прочитаешь: мировая война только закончилась, кругом разруха, нищета, грязь… Как тараканы из всех щелей повылазили какие-то юродивые, пророки, оракулы, бандиты, агитаторы… На одной улице могли призывать свергать императорскую власть, а на соседней – собирать подписи и пожертвования в их поддержку.

– А ты?

– Мне было пять лет, я глазел и на тех, и на этих. Или ты думаешь, я так и родился – седым, бородатым и старым?

– Нет, конечно! – Хотя, положа руку на сердце, я именно так и считал. – И что?