В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Я напряженно смотрю на странную карту: наш фронт под Сталинградом обрамляют ярко-красные линии, обозначающие район стратегического сосредоточения и развертывания вражеских сил. Заняв огромную территорию, они приготовились к нападению на город. Невиданное скопление войск! Закончив телефонный разговор, майор Разина замечает, как сильно меня приковала к себе эта карта.

– Вам, собственно говоря, совершенно не нужно было это видеть. – И ворчливо добавляет: – Расположение врага под Сталинградом поднимает настроение, вы не находите?

– Почему же 6-я армия не уклонится от встречи с таким скопищем русских сил? – вылетает у меня. – Ведь русские в десять – двадцать раз превосходят нас по численности.

– Не знаю. Приказ фюрера! Наступать, в случае необходимости занимать круговую оборону и сражаться до последнего солдата. Это известно.

Глубоко подавленный, я прощаюсь.

Тимошенко наступает

22 октября. Сильнейший мороз. Зима снова выпускает свои когти, чтобы вцепиться в нас. Земля вся в снегу, зимние пути свободны, реки скованы льдом.

С аэродрома Тулебли в страшную пургу летим в окруженный Демянск. Меня удивляет, что «юнкерсы» вообще могут взлетать при такой погоде. Это мой пятый перелет в Демянск. Нас страшно кидает из стороны в сторону, как в корыте, однако благодаря метели мы относительно спокойно проносимся над Ловатью, в безопасности от русских зениток. Иванам ничего не видно, они стреляют на слух. На какое-то мгновение под нами промелькнула Ловать со своим «чертовым» мостом. Затем машина кружит над Демянском, и мы гладко приземляемся на заснеженный аэродром. На автомобиле меня довозят до полевого госпиталя Венка. Мне нехорошо, лихорадит, голова раскалывается на части, кости болят. Кровообращение очень неустойчивое. Это лихорадка? Я не знаю.

Через два дня мне становится лучше. Я еду в Новые Горки, чтобы сделать доклад о последних достижениях нашей военно-полевой хирургии. Собирается аудитория из шестидесяти врачей.

В воздухе что-то витает. Мы чувствуем это. Солдаты рассказывают, что объявились новые русские батареи. Постепенно они набивают руку. По ночам за позициями противника слышится беспорядочный шум, который предвещает готовящееся нападение.

Я снова в полевом госпитале Демянска и держусь спокойно. В то время как вдали разрываются бомбы, Торбек рассказывает мне о своих опытах с искусственным повышением температуры при обморожениях. Он сравнил результаты применения пирифера с результатами других методов, используемых для расширения сосудов. Результат соответствует моим представлениям и надеждам. Из-за искусственного повышения температуры организм вынужден отдавать тепло, и артериальные сосуды действительно интенсивно расширяются. Эффект на удивление сильнее того действия, которое оказывают все остальные сосудорасширяющие средства, зачастую он даже сильнее блокировки нервных окончаний новокаином. В заключение Торбек показывает мне одного пациента, которому он ежедневно отмечал демаркацию*[43] на коже. Теперь я сам могу убедиться, как после искусственного повышения температуры граница между живым и поврежденным участками ткани все больше отодвигается на периферию. Отек в месте обморожения, то есть скапливание жидкости в тканях, скоро должен исчезнуть, а волдыри высохнуть. Действительно, удивительное и радостное открытие.

Мы все еще стоим в коридоре, как внезапно с улицы доносится шум моторов вперемешку с топотом, приказами и жалобными воплями. Мы вздрагиваем от испуга и бежим к выходу. Подъехали «санитарки». На носилках переносят раненых, на землю капает кровь. В этой панической суматохе Торбек спрашивает, что происходит. Фельдфебель отвечает: «Их везут с аэродрома, бомбежка».

Торбек останавливает одни носилки, склоняется над раненым, но тот уже мертв. Он смотрит на следующего, бросает взгляд на мертвенно-бледное лицо и в ужасе кричит:

– Да ведь это наши собственные раненые!

– Конечно, господин лейтенант, сегодня утром при погрузке на самолет началась атака. Трое погибли на месте.

– Сейчас уже четверо, – ожесточенно бросает Торбек. – Тот раненый тоже мертв, – он смотрит на меня, – как они радовались сегодня утром, что наконец-то выберутся отсюда. Сколько мы с вами приложили усилий, чтобы спасти их. Три ранения живота, мы справились. И вот, пожалуйста!

Немного позже мы оба стоим за операционным столом перед вновь разодранными и разбитыми внутренностями и пытаемся спасти то, что еще можно спасти. Мы оперируем молча, с невыразимым отчаянием. Лишь однажды Торбек обращается ко мне:

– Уже в третий раз такая история.

Заходит Венк. Он видит всю трагедию, но не произносит ни слова, только испуганно заглядывает нам в глаза и снова выходит в глубокой депрессии. Себе под нос почти беззвучно Торбек бормочет: