В тени сгоревшего кипариса

Немец ползет через густую, но жесткую траву, подтягивает за собой противотанковую мину в брезентовом чехле. Возможно, это тот самый, что вывел из строя «француза». Ползти неудобно, но этот фриц опытен и силен, он уверенно подбирается к цели, не зная, что его ровесник с Орловщины уже установил прицельную марку у него на пути и кончиком сапога удерживает педаль спуска, ожидая, когда труженик войны выползет на удобное место. Осколочный сорокасемимиллиметровый входит фашисту в поясницу, разрывает практически пополам, но отказывающийся верить в свою смерть человек пытается ползти, слабеющими руками пытается тянуть к себе куст сизой полыни, поливает землю смесью крови и дерьма, вываливающегося из рваной мешанины сизых кишок. Потом голова утыкается в траву, тело дергается в последний раз и замирает.

Горят немецкие разведывательные броневики – командир танка удачно выбрал место, уничтожил сначала замыкающий, потом головной и сейчас азартно выцеливает последнего. Немец маневрирует, прикрывается дымом, никак не получается всадить в него снаряд. Выстрел – промах, еще один – снова мимо…

Близкий разрыв тяжелого снаряда опрокидывает Т-26 на бок, сорванная взрывной волной башня улетает в сторону. Командир и заряжающий погибают мгновенно, оглушенный механик-водитель через несколько минут выбирается из корпуса, квадратными глазами находит остатки башни и падает, срезанный пулеметной очередью.

С каждым часом гавани южного побережья все ближе, все меньше танков остается в батальоне, но фронт укорачивается, и немцев удается сдерживать.

Боли нет. Кажется, что ниже пояса тело просто исчезло. Наверно, это очень плохо, это приговор – инвалидность, ты стал просто беспомощным куском мяса, способным только есть, пить и ходить под себя. Но Ерофею не хочется об этом думать. Ему совсем ничего не хочется. Жуков лежит, бессмысленно уставившись в безоблачное летнее небо – чужое, лишенное облаков, выгоревшее на солнце, и молчит. Молчит, когда парни вытаскивают его из подбитого танка, молчит в идущей на юг машине, на носилках… Односложно отвечает на вопросы врача…

– В госпиталь. Срочно. Что-то из этой посуды, – врач осматривает теснящиеся в гавани рыбацкие каики, шхуны и прочую водоплавающую мелочь, ожидающую эвакуирующихся, – идет на Лерос?

– Сейчас узнаю, товарищ военврач.

Через полчаса носилки с Ерофеем устанавливают на палубе небольшого кораблика или катера, перед надстройкой, похожей на будку не очень крупной собаки. На носу пара греков в цивильном неумело возится с укрепленным на самодельной тумбе крупнокалиберным итальянским пулеметом. Некоторое время спустя палуба начинает дрожать – Жуков лопатками ощущает эту дрожь. Загорелый парень – босой, из всей одежды на нем только грязные полотняные штаны, сбрасывает с тумбы веревочную петлю, перепрыгивает на борт, и мир вокруг Ерофея начинает покачиваться – баркас вышел в море. Плеск и небольшая качка баюкают, боец закрывает глаза и засыпает.

Будят его испуганные крики моряков. Повернув голову, Жуков видит, как греки разворачивают пулемет на левый борт, потом на правый, дают несколько очередей, потом по доскам хлещут пули, и над баркасом с ревом проносится самолет. На палубе валяется расчет пулемета – один из греков еще что-то мычит, второй не подает признаков жизни. Из-за собачьей будки тоже слышны стоны и крики раненых. Баркас пытается поворачивать, но там, над морем, самолет с крестами стал в вираж, собирается делать второй заход. Ерофей вываливает непослушное тело с носилок и ползет к такому далекому пулемету. Гладкая палуба скользит под ладонями, но сила в руках еще осталась. Жуков добирается до тумбы, цепляется за нее и одной силой воли подтягивает себя к рукоятям пулемета. Он не думает о непослушных ногах – у него есть цель. Эта цель, распластав крылья над морем, несется к нему, сверкая плексигласом кабины. Они открывают огонь одновременно – пулемет в руках танкиста дрожит, выплевывая очередь навстречу сдвоенным вспышкам, что мелькают над капотом приближающегося истребителя. Время для Ерофея будто растягивается, вписанный в проволочные круги прицела «мессер» медленно приближается, увеличиваясь в размерах, от него что-то отлетает, потом правую ногу будто обливают кипятком, и рукоятки пулемета выскальзывают из пальцев, Жуков падает на залитые кровью доски. За самолетом в воздухе остается белесый прозрачный след, он больше не собирается атаковать – набирает высоту и уходит к горизонту. Когда к Жукову наконец прибегает сопровождающая раненых греческая медсестра с наскоро перевязанной головой, Ерофей сидит, прислонившись спиной к тумбе, зажимает обеими руками простреленное навылет бедро и матерится в пространство. От счастья. Потому что простреленная нога – болит.

Сержант Жуков умер от заражения крови через три дня после эвакуации в госпитале советской военно-морской базы на острове Лерос.