В тени сталинских высоток

Пятидесятые годы совпали с периодом идеологического противостояния в архитектуре. Большая часть застройки возводилась по индивидуальным и повторным проектам. Помпезные колоннады и перенасыщенный декор фасадов должны были выражать величие сталинской эпохи. Зарубежные течения предавались разгромной критике. Только «социалистический реализм» проповедовался с высоких трибун. Однако что же это такое конкретно – расшифровать аргументированно практически никто не мог. Даже мудрейший профессор Сарабьянов[57], который читал нам блестящие философские лекции по искусству, не решался раскрывать это понятие. Тем более в революционном прошлом он имел неосторожность входить в партию меньшевиков. Ошибка молодости каким-то чудом обошлась без должного наказания. Но, при всей смелости высказываний, он был весьма осторожен в критике идеологических направлений. Другому не менее популярному профессору, Жемочкину[58], крупнейшему ученому в области статики и динамики сооружений, был в шутку студентами задан вопрос:

– Существует ли логическая связь между двумя понятиями – социалистическим реализмом и наукой о статике и динамике сооружений?

Мудрый профессор в партии меньшевиков не состоял. В звании генерал-майора читал лекции в военных вузах. Поэтому даже в самые жестокие годы высказывался недвусмысленно. Мне запомнился его ответ:

– Вопрос на засыпку старому профессору? Отлично! Он, конечно, не по теме. Но попробую ответить. Названный вами процесс – это когда статика переходит в состояние динамики и наоборот.

Пытливый коллективный ум студентов сразу расшифровал глубокий смысл его слов. Если статика переходит в состояние динамики, происходит разрушение. Если наоборот – прекращение процесса.

Лекции его, несмотря на инженерную математическую сухость и конкретность, все слушали затаив дыхание. Профессор был большой оригинал. К началу занятий в актовом зале он всегда немного опаздывал. Его грузная, в генеральском мундире, фигура медленно перемещалась на промежуточную площадку широкой парадной лестницы. Несколько минут он прихорашивался у огромного старинного зеркала. Любовно и тщательно укладывал считаные волосы на большую розовую лысину. В актовый зал он входил с неизменными словами: «Чувствую, заждались моего прихода!» Медленной поступью поднимался на сцену и садился в старинное кресло. Начало общения с переполненной аудиторией всегда начиналось с шутки или забавного эпизода из его насыщенной событиями жизни. К примеру, он мог озадачить вопросом:

– На стальной двутавр № 40 сел несмышленый комарик. Как двутавр прореагировал на точечную нагрузку?

Из зала выкрики со смехом:

– Моментально сломается!

Кто-то кричит:

– Ничего не произойдет!

Профессор делал вид, что огорчен.

– И чему я вас учил? И тем и другим ставлю по единице.

После этого он наглядно и путем сложных вычислений доказывал, что даже от севшего комара произойдет прогиб и деформация двутавра в непостижимо малых величинах…

Большой оригинальностью отличался также профессор Розенберг[59]. Он считался крупнейшим знатоком теории марксизма-ленинизма и диалектического материализма. И внешне, и по манере поведения он смахивал на пламенного трибуна революции Троцкого. Несмотря на солидный возраст, мог выступать часами без передышки. Поговаривали, правда, что у него больное сердце. Он скоропостижно ушел из жизни прямо на трибуне во время очередной лекции.

В целом преподавательский состав института состоял из видных архитекторов, искусствоведов, художников и других специалистов смежных профессий. В большинстве своем они были создателями школ и направлений в архитектурно-строительной науке и педагогике. Со многими из них не только в период учебы, но и в последующие десятилетия я поддерживал деловые отношения.

В мастерской Алабяна совместительство затянулось более чем на два года. Почти ежедневно, после занятий, мой пешеходный путь с Рождественки до площади Маяковского проходил по излюбленному маршруту. Я спускался по Кузнецкому Мосту, сворачивал на Петровку и выходил в Столешников переулок. Мне удалось докопаться до его названия. Оказывается, некогда здесь селились столешники – мастера по изготовлению скатертей. По пути я не мог устоять от соблазна зайти в маленькую кондитерскую. Она пользовалась не меньшей популярностью, чем Филипповская булочная. Люди со всего города съезжались в нее, чтобы полакомиться необыкновенно вкусными пирожными и другими лакомствами. Побаловав свое чрево одним или двумя пирожными, не забывал в картонной коробочке вечером доставить их маме и Яне.

Чуть дальше я часто делал небольшую остановку перед доходным домом, в котором не одно десятилетие жил Гиляровский. Дома бережно хранилась цветная репродукция известной картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», где Гиляровский позировал для образа хохочущего казака в белой папахе. Следующая остановка была у здания Института марксизма-ленинизма, построенного на месте Тверской полицейской части.