В тени старой шелковицы

Суд начался 19 сентября 1950 года и длился почти месяц – до 13 октября. Все сразу пошло не так. На суде обнаружилось, что независимый эксперт, бухгалтер Нечаев, который должен был подтвердить бухгалтерскую честность Соломона, ни дня не работал на предприятии и совершенно не разбирался в машинизированном учете. К тому же он был абсолютно уверен в том, что покупать импортные машинки означает проявлять низкопоклонничество перед Западом: «Я же не агент международного сионизма, не безродный космополит, я – советский русский бухгалтер!» – и косился в сторону Соломона.

В коридоре толпились какие-то свидетели, которые подтверждали, что Цельев делился деньгами с Хоцем. Привели Цельева, и он, не глядя на Соломона, пробурчал: «Да, дал ему… Семь тысяч… Он сказал – иначе больше денег не привезет…»

– Я никогда не возил ему деньги, мы все перечисляли переводами, согласно трудовому соглашению, – громким шепотом напоминал Соломон своему адвокату, но тот сердито делал ему знак: «Молчите, молчите!» – и продолжал, кивая, слушать свидетелей, а после заседания спешил домой. Соломон успевал спросить его:

– Почему вы не заявляете, что все это – ложь, что нет и не может быть никаких доказательств?

Но адвокат отмахивался:

– Вы ничего не понимаете в судопроизводстве. Сейчас идут не наши свидетели.

И Соломон соглашался: он действительно ничего не понимал в судопроизводстве.

Так они домолчались до приговора. Два года лишения свободы, без последующего поражения в правах. «Халатность».

– Да в чем халатность? – завопил Соломон. – Ведь даже суд признал, что акт о неработающих машинках – липа, что он составлен спустя восемь месяцев, как начал работать счетный цех, и составлен неквалифицированными рабочими!

– Вы нарушаете порядок! – зашипел адвокат на своего клиента. – Два года, обвинение в халатности – это большая наша удача! Вы что, не понимаете ничего? Молчите!

– Удача?! – Соломон задыхался от возмущения, когда после суда адвокат на пару минут подошел к нему. – В чем? Я – невиновный человек, меня обвинили в каких-то нарушениях сорок четвертого года, а я тогда в Коломне работал! Да, моей подписи нет на трудовых соглашениях – но ее и не должно быть! Главбух не подписывает соглашения о предстоящей работе! Главбух подписывает платежные ведомости, когда работа уже закончена! Таков закон! Таковы инструкции Министерства финансов! А то, что эти трудовые соглашения были заключены, когда я еще не работал на заводе, вас не смущает, товарищ адвокат? А то, что эти соглашения были подписаны директором завода, вас тоже не смущает?! И работа по соглашению была принята главным инженером и директором! Вы забыли сказать об этом! Я как главбух должен был – обязан был! – оплатить уже сделанную работу, которая, к тому же, была хорошо выполнена, и это подтверждено главком! Почему?! Почему вы молчали, вы же мой адвокат!

Адвокат Киселев молчал и смотрел на Хоца. Тот, бледный, с синеющими губами, с ввалившимися глазами, выкрикивал ему в лицо обвинения. «Идиот, – вдруг понял Киселев. – Его не расстреляли, не дали десять лет, ему – еврею, который в камере поздравлял всех с еврейским Новым годом. Дрянь неблагодарная…»

– Ладно, – Соломон потер слева, у груди. Сердце бухнуло, в груди защемило, левая рука вдруг стала ватной, чужой. По спине побежал холодный ручеек. «Без паники, – сказал себе сердечник Соломон и облизал губы. – Только без паники». Он посмотрел на адвоката: «Надо закончить с этим и лечь».

– Что сделано, того не вернешь, – сказал он Киселеву. – Не будем ковырять прошлое, подумаем о будущем. Вы будете писать протест в Верховный суд? Или кассационную жалобу?

– Вы действительно этого хотите? Ваши два года истекают 4 июня следующего года, сейчас уже октябрь. Вы собираетесь снова ворошить дело?

– Вы смеетесь? – Соломон искренне не понимал. – Я невиновен, а на меня вешается клеймо, судимость. У меня двое маленьких сыновей! Конечно, я собираюсь добиваться своей полной реабилитации.

– Я понял. Хорошо. Я приеду пятнадцатого. Послезавтра.

Соломона увели. Киселев посмотрел ему вслед: «Как там было? Отнимаю от тебя руку свою? Он себя погубит, не буду больше с ним возиться. Устал». Он был обижен. Он столько времени потратил, чтобы договориться с судьей, он так рисковал, передавая ему пакет от Якова Борисовича, папаши этого малахольного Соломона… Получить два года по статье «халатность», когда вокруг евреи-вредители получали кто десять, а кто – пятнадцать или двадцать пять лет! Когда везде, везде – в том числе и на всех предприятиях Министерства автотранспортной и тракторной промышленности – шли чистки! Когда и «Правда», и «Известия», и «Огонек» требовали, чтобы разоблачали безродных космополитов, беспаспортных бродяг и сионистских прихвостней! И на этом фоне Соломон Яковлевич Хоц поздравляет всех с еврейским Новым годом и требует своей полной реабилитации.

Идиот.

Как они говорят? Шлемазл. Да, кажется так. Шлемазл.