В тени старой шелковицы

В декабре, когда сердце потихоньку стало успокаиваться, Соломон продолжил борьбу. Он отправил жалобу в Прокуратуру РСФСР.

Это ничего не дало.

В январе Соломон был этапирован в Липецкую исправительную колонию № 33. Там сразу же загремел в больничку.

Фельдшер, увидев Соломона, усмехнулся: «Агент сионизма? Космополит?» Соломон удивился: «Нет. Бухгалтер». Фельдшер развеселился: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом! Руку до локтя открываем!..»

Давление было 250 на 140.

Сидеть оставалось чуть больше четырех месяцев.

Санаторий на свежем воздухе

«Дорогой папочка, – Борька старательно выписывал соединения букв, как учила его учительница Анна Григорьевна, – я учусь на все пятерки». Что еще писать? «Мама подарила мне на день рождения шахматы, и я теперь играю. Меня научил дедушка Яков. И дядя Фима. Еще у меня есть лыжи и коньки, я катаюсь в свободное время. И Мика катается, у него тоже лыжи. Мы с мамой и бабушкой ходили в кино. Мне понравился фильм “Руслан и Людмила”, а Мике – “Здравствуй, Москва”. Целую тебя, папочка. Твой сын Боря».

Потом Микун нарисовал под письмом брата маленький паровозик с двумя вагончиками и подписал без ошибок: МИКА ХОЦ. Оля взяла детское письмо и сунула в конверт, вместе со своим. Воронежская область, город Липецк. Почтовый ящик № 3.

Соломон читал письмо сына и вспоминал, как Оля приезжала к нему в Липецк, в тюрьму. Показывала фотографию Бори: худой, бледный… Детям говорят, что Соломон в санатории, лечится. Правильно. Подробности ни к чему.

Соломон очень плохо себя чувствовал. Давление зашкаливало, кружилась голова. Врач оказался из Ворошиловграда, и Соломон считал это большой удачей: сам он до войны работал на Ворошиловградском тракторном, так что они с врачом – почти земляки.

Борьке иногда зачитывали фрагменты отцовских писем из санатория. Папина жизнь представлялась ему вполне нормальной, и он не понимал: чего это мать все время плачет?

И правда, бабушка говорит, что нервы у нее никуда. Папа писал: «Палата у меня чистая, просторная, врачи очень внимательные и чуткие. Уход отличный. Питание диетическое. Я нахожусь в исключительно хороших условиях. А главное – спокойствие и тишина. С каждым днем я чувствую себя все лучше и лучше. Но один недостаток: прибавился аппетит…»

Соломон писал, что врачи запретили ему мясное. Смешно. Никакого мяса в Липецкой колонии сроду никто не видел.

– А что мне можно? – выяснял Соломон.

– Можно молочное. Сладкое. Вам вообще нужно побольше сахару, иначе гипонёте.

– Что сделаю?

– Гипонёте. От нашей калорийной еды сахар упадет в крови, будет гипогликемия. Обморок. Потом кома. Потом смерть.

– Я понял, спасибо.

Соломон написал отчаянное письмо Мирре, которая жила в Липецке, попросил сахару и хотя бы кислого молока. Хотя бы раз в неделю.

Мирра приходила, приносила – но ее не пускали, она не была прямой родственницей. Мирра передавала в окошко кислое молоко и сахар. Доходило не все и не каждый раз.

Соломон писал письма сестрам и отцу. Благодарил за посылку, кланялся: мол, у меня все хорошо, питание отличное, не нужно беспокоиться, у вас ведь у всех дети, лучше им купите сладостей… И тут же просил еще посылок. У меня все есть, повторял он, словно гипнотизируя цензуру, я живу как в зимнем доме отдыха. Пришлите только еды и лекарства. Врачи назначили мне диуретин, он снимает давление. Только запакуйте хорошо, иначе не дойдет. И – я вас прошу, Аня, Иосиф, сделайте так, чтобы посылками меня обеспечивали вы, а не Оля. Оля не может. У нее мизерная зарплата и двое мальчишек на руках. Я вас прошу.

Сахар, Анечка, не забудь положить сахар. И, если можно, шиповник – для десен. Врачи посоветовали.

У него начиналась цинга. Но Соломон не падал духом. Ему нужно только дожить до лета. Летом он вернется домой…

В санчасти работало радио. «Создание литературного подполья… Кому нужны псевдонимы… Михаил Шолохов правильно считает – идут с опущенным забралом… Они ненавидят все советское, все русское… Настоящая фамилия Холодова – Меерович, Данина – Плоткин, Яковлев вовсе не Яковлев, а Хольцман, Мельников – Мельман… Оскорбительное отношение к русскому человеку…»

Соломон лег на кровать, старался не прислушиваться. Выключить было нельзя – студент Володя, доходивший на соседней койке, жадно слушал, иногда сквозь зубы комментировал: «Жиды вонючие… Сионисты. Космополиты. Враги. Ненавидят советскую власть…»