В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая

Она вытащила из-за пазухи десять рупий и протянула ему, а затем благоговейно закрыла глаза, ощущая, как опахало коснулось ее макушки. Как хорошо, что он именно коснулся, а не ударил ее этой метлой из перьев, как иногда делали некоторые факиры, выполняя джхаад-пхунк[69]. Она решила, что он так деликатен потому, что не видит в ней дьявольских сил. Ей не пришло в голову, что старик просто решил использовать более современную и приятную для заказчиков технику совершения ритуала. Кекашан все еще сидела неподвижно, как бы давая благословению глубже проникнуть в душу и тело, а факир тем временем направился к двери Фатимы.

Но муж Одноногой уже вылетел на порог хижины, бешено вращая глазами:

– У тебя что, нет рук и ног? – кричал он. – Ты осмеливаешься просить милостыню у меня? Во имя Аллаха, найди себе работу и трудом заработай себе на жизнь!

Факир посмотрела на небо, потрепал золотые нити – зари – в кармане курты, и пошел прочь от дома.

Кекашан, наблюдавшую эту сцену, обезумела от ужаса:

– Господи! Как он решился прогнать факира и навлечь на себя его проклятие?

Своими грубыми словами он обрек себя на несчастья, а они, скорее всего, повлекут за собой и беды для Хусейнов.

– Что с ним такое? – поинтересовался факир.

– Его жена подожгла себя, – тихо объяснила Кекашан.

– И когда она умерла?

– Нет, нет! – закричала девушка. – Молитесь о том, чтобы она выжила, иначе нам всем конец.

Дочь Фатимы Нури обняла Кекашан. Она не отходила от девушки ни на шаг с того дня, как с одноногой произошла трагедия.

– Я сегодня играю в игру, будто я мальчик, – сказала Нури. – И разговариваю, как мальчик.

– Ты прямо как моя сестра Табу, – ответила рассеянно Кекашан. – Она хочет носить только ту одежду, в которой ходят мальчики. А если ей не дают, начинает плакать.

– Принеси рис, и я его почищу перед варкой, – велела она Мирчи, вставая и стряхивая с себя оцепенение. – Чья очередь сегодня идти за водой?

Ее младший брат Лаллу уже достаточно подрос, чтобы ругаться, как мать:

– Подавай скорее ужин, а то я тебе глаза выцарапаю!

А одна из сестер закатила истерику из-за того, что ей дали мало печенья.

Факир завершил свои ритуалы и покинул Аннавади, а в доме у Хусейнов все еще не было мира и покоя, хотя обычно, когда ночь опускалась на трущобный район, жители успокаивались, забывали обиды, отирали слезы и все вместе садились за скудный ужин.

На следующее утро Фатима вернулась домой в гробу из светлого металла.

Ее убила попавшая в организм инфекция. Но лечащий врач подправил записи в карте так, чтобы больница не несла ответственности за эту смерть. «Ожоги 35 процентов тела», зафиксированные при поступлении в Купер, он заменил на «ожоги 95 процентов тела». При таком положении вещей у больной не было шансов выжить: летальный исход был предопределен. «Обожженные кожные покровы с желто-зелеными гнойными образованиями с неприятным запахом, – значилось в заключении патологоанатома. – Гиперемия мозга, легких, сердце бледное».

Карту Фатимы перевязали красной резинкой и отправили в архив морга. В этом помещении прямо на полу высились кипы папок и бумаг, а между ними спали злобные полудикие псы, нередко лакомившиеся мертвечиной. Окно архива было открыто, и через него доносилось пение птиц. Стая пестрых громко перекликавшихся на разные голоса голубей расселась на соседних пальмах.

После смерти Фатима будто бы усохла. Ее тело занимало половину гроба. Все жители Аннавади высыпали из своих лачуг, так же, как и во время ее самосожжения, но на этот раз зеваки не решились приблизиться. Над трущобами повисла тишина. Она стала еще пронзительней, когда Зеруниза и Кекашан с покрытыми головами вышли из хижины и направились к трупу, чтобы омыть его.

Этот ритуал очищения усопшей от ее земных грехов могли совершать только женщины-мусульманки. Зеруниза всегда считала: что бы ни случилось, последователи ислама должны быть вместе – в горе и в радости. Согласно традиции, нужно было сообщить душе, что тело Фатимы умерло и сейчас будет готовиться к погребению. Поэтому, окуная хлопковые пелены в сосуды с водой и камфорным маслом, Зеруниза и Кекашан непрестанно шептали слова молитв. Отгородившись подобием занавеса из белой кисеи, они принялись обтирать тело соседки. Сначала прошлись вдоль здоровой ноги, потом омыли короткую ногу, и вот так постепенно добрались до почерневшего и лоснящегося лица.

– Закройте ей рот, – подсказал кто-то. – А то в него залетают мухи.