В теснинах гор

— Люди не станут спрашивать, сколько кувшинов сделал мастер, а спросят, что сделал. Лучше меньше, да лучше. Чтоб человек потом меня с благодарностью вспомнил. И корову лучше одну, да молочную, и осла— одного, да работящего, а изделий — лучше поменьше, да чтоб на совесть сделаны были. Чтоб человек, взяв их в руки, сказать мог: «Спасибо мастеру, пусть внуки его будут счастливы». Взялся за дело, так не делай его так, как Адигулла стенку кладет. Правильно я говорю, мальчик? — обратился Нурулла к сидевшему у порога Абдулатипу.

Адигулла — это каменщик у них в ауле. Хвастливый, вечно хитро посмеивающийся, он работал быстро. «Какой платеж, такой работеж», — любил повторять он. Сделанное его руками долго не держалось, но люди вынуждены были звать его, потому что другого каменщика в ауле не было. Все хорошие мастера уходили на заработки в верхний аул. Адигулла радовался: «Никто не обходится без меня». Как-то и отец Абдулатипа, Чарахма, тоже пригласил его поставить стенку новой комнаты. Адигулла, насвистывая, быстро поставил стенку, получил деньги, выпил бузы и ушел. А ночью пошел дождь, и стенка развалилась. «Пусть руки твои отсохнут», — кричала, ругая Адигуллу, Издаг.

А вот дядя Нурулла— совсем другой мастер. Абдулатип, наблюдая за ним, мечтал стать таким же.

Мужчины постепенно расходились. Ушел, взяв свой кувшин, и Гамзат.

— Здравствуй, здравствуй, сынок, — мастер ласково посмотрел на Абдулатипа поверх очков. — Давненько что-то не заходил. Вот и Шамсулвара повсюду тебя ищет. Что-то вид у тебя неважный, будто вернулся с японской войны.

Но Абдулатипу не хотелось рассказывать о драке.

— Я у Атаева был. В крепости.

— Да ну? — удивился лудильщик. — Шамсулвара ничего мне не говорил.

— А он еще сам не знает. Вот — Атаев мне гимнастерку и сапоги подарил. И папаху…

— Вот ты где. Я тебя повсюду искал, — тяжело отдуваясь от быстрого бега, сказал, входя в комнату, Шамсулвара. У него больное сердце, вот он такой и толстый.

— Оказывается, твой приятель в крепости был, у Атаева. — Нурулла положил молоток. — Какие хорошие сапоги. Подковки к ним прибьем, чтоб дольше носились. И папаху, говоришь, подарил?

— Да… только один бандит разрубил ее. И звездочку поломал, вот. — Абдулатип достал папаху.

— Вот как. — Нурулла взял звездочку, бережно положил на темную ладонь. — Знаете ли, дети, что это за звезда?

— Это большевистская звезда, — гордо сказал Абдулатип. — Атаев говорил, что она освещает беднякам путь к счастью.

— Верно, мальчик. Под сиянием этой звезды люди будут счастливы. — Нурулла тяжело опустился на табурет. — Рассказывал мне один мудрый человек, будто в некой стране люди долгое время страдали от голода и жажды. Было в этой стране всего в изобилии, но у источника с богатствами лежал аздаха двухголовый, не подпуская к нему людей. Никто не смел приблизиться к источнику. Каждого, кто рисковал подойти, аздаха убивал своим огненным дыханием. И вот однажды появился в той стране всадник на белом коне. В черной бурке, на поясе — шашка. Прискакал джигит к людям и говорит: «Я поведу вас на аздаху, только дружно идите за мной» — и сам поскакал впереди. Мчался его конь, аж искры из-под копыт летели. Люди на своих конях едва успевали за ним. Приблизился всадник к аздахе и на скаку отрубил одну из голов. Люди схватили ее и бросили в пропасть. И оттуда вдруг пошел черный дым, закрывая солнце. На земле стало темно, и люди не знали, куда идти. Тогда джигит поднялся на своем волшебном коне к самому небу, и сорвал с него звезду, и осветил ей путь людям. Горела звезда как факел, и под ее светом люди отрубили и вторую голову аздахе. А из той звезды, что держал в руках всадник, рассыпались искрами тысячи звезд. Люди брали их и прикрепляли к папахам.

— Это были большевики? — спросил Абдулатип.

— Да, большевики. Свет этих звезд пробивается теперь и к нам, в горы. Но и здесь у нас у источника счастья лежит аздаха, — задумчиво говорил Нурулла.

— Ему тоже надо отрубить голову, — сказал Абдулатип.

— Эту звездочку я сейчас поправлю, сможешь снова прикрепить ее, — сказал Нурулла.

— Сааду мне говорил в крепости, что придет время, и все люди будут сыты, и чуду и шашлыка будут есть вдоволь. Правда это?

— Правда, сынок. Обязательно наступит такое время. И вы с Шамсулварой будете еще счастливы. Впереди у вас — радостная и светлая жизнь. Хватит ваши отцы и деды голодали.

— И вы голодали, дядя Нурулла? — спросил Абдулатип.

— Частенько, сынок. Не потому, что не трудился, трудиться-то я привык с малых лет, а потому, что родился в плохое время, когда одни работают не покладая рук, а другие живут за их счет. Нас у отца было девять ртов: четверо сыновей и пятеро дочерей. Чтобы прокормить нас, трудился он с рассвета и дотемна. Мы еще спали, бывало, когда он утром уходил в большую комнату, где была его кузня. А выходил оттуда только поздно вечером, когда уж мы опять спали. О матери и говорить нечего: никогда она покоя и отдыха не знала. Вечерами, бывало, помню, пересчитает нас, лежащих в ряд на полу, — все ли на месте.