В теснинах гор

Отец заволновался. Он растерянно стоял посреди поля и, держа семена в подоле рубашки, смотрел, как торопливо расходятся по домам люди. Неизвестные мюриды, пожаловавшие к ним в аул, вызывали беспокойство — не начали бы грабить, кто их знает, что им надо в ауле.

— Вай! Что теперь будет! В крепости у нас красные. Значит, стрельба будет. Надо скорей все закрывать в доме, — запричитала Издаг.

Чарахма не ответил ей.

— Что ты стоишь как истукан, веди коня вперед, — крикнул оп на Абдулатипа и по горсточке стал сыпать семена на незасеянную часть поля. Но в походке у него не было прежней уверенности, глаза погасли. Тулпар, успокоившись, послушно пошел вперед, таща за собой соху. Абдулатип пошел за ним и, глядя, как лемех, разрезая землю, медленно плывет вперед, мысленно был далеко отсюда. Вот он в папахе с красной звездочкой, с шашкой в руках скачет на Тулпаре в атаку на белых. Замечтавшись, он не заметил, как соха прошла по меже и он оказался на чужом поле, — Поворачивай Тулпара, куда только твои глаза глядят, — грозный окрик отца вернул Абдулатипа к действительности. Он поднял голову и с ужасом увидел, что проложил борозду на чужом поле. Приподнял соху, хотел повернуть коня, но тот не послушался. Он упорно шел вперед по чужому полю, увлекая за собой Абдулатипа.

Чарахма подбежал, схватил коня под уздечку и повел на свой участок.

— Что, Тулпар, в поход захотелось? А мне это ни к чему. Я хочу пахать, торговать, жить мирно, ездить на тебе по базарам. А эти мюриды и большевики пусть воюют между собой сколько влезет, мне ничего не надо ни от тех, ни от других. Правда, есть у меня один враг. Кровник мой Асадулла. Но лучше — если с ним покончит кто-нибудь другой, пусть найдет свой конец в этой драке, — сказал он и, взяв у сына соху, сам стал пахать. — Ты, сынок, сними-ка эту красную звезду с рубашки, далеко ли до беды сейчас. Аллах ведает, кто из них кого одолеет. Поживем — увидим, ни к чему нам в драку лезть.

«Побежать бы теперь к Атаеву, сообщить, что в ауле мюриды», — думал Абдулатип. Он снял звезду и приколол ее на груди с внутренней стороны гимнастерки, — здесь он всегда будет чувствовать ее и отец не увидит. Противиться воле отца он не мог. «Как же сообщить Атаеву о мюридах?» — напряженно думал он. Мысли его были прерваны выстрелами. Стреляли со стороны аула. Слышались чьи-то крики.

Со стороны могло показаться, что Чарахме нет никакого дела ни до выстрелов, ни до криков. Низко опустив голову, задумавшись, он медленно шел за сохой. Но Абдулатип прекрасно чувствовал, что на душе у отца неспокойно: с тревогой в глазах оглядывался он в сторону аула. Еще сегодня утром лицо его так и сияло радостью, когда он шел на поле. Он радовался хорошей погоде, не было лучшего дня, чтобы начать пахоту, радовался коню, о котором так долго мечтал. А сейчас брови нахмурены, лицо мрачнее тучи.

— Хватит пахать, — сказал он наконец, когда опять начались выстрелы, — коня нельзя морить голодом. — И он начал освобождать Тулпара от сохи, хотя поле и было распахано всего наполовину.

Издаг давно уже исчезла с поля под предлогом, что надо готовить обед, а на самом деле ей не терпелось узнать, что делают мюриды в ауле.

Абдулатип вел коня под уздечку, и отец медленно шел сзади, неся соху и остатки семян.

А в ауле был переполох и оживление. Дети, радуясь тому, что в аул приехало сразу столько верховых, водили коней мюридов на водопой, то там, то здесь слышалось ржанье и стук копыт. Женщины с тревогой выглядывали из окон веранды, предчувствуя недоброе.

Мужчины собрались на годекан. Здесь были и большинство из мюридов. Поднявшись на гладкий камень, десятки лет служивший сиденьем для стариков, говорил высокий розовощекий молодой человек, тот самый, который возглавлял конницу мюридов. У него были черные лоснящиеся усы, большие, навыкате, карие глаза. На нем — богатая черкеска с золотыми погонами. Левой рукой он держался за позолоченную рукоятку шашки, а правую протянул к годекану, где собрались аульские мужчины.

— Почетные мусульмане! — голос у него слегка хрипел. — Я обращаюсь к вам от имени нашего славного имама, волей Аллаха избранного главой Дагестана. Настало время газавата[12]. Кто рожден носить усы и папаху, возьмитесь за оружие и идите с нами против проклятых капуров[13], которые несут в наши горы несчастье, а взамен веры в Аллаха предлагают нам так называемую свободу. Эта свобода спать под одним одеялом, — довольный сравнением, он погладил усы, смотря, какое впечатление произвели его слова на собравшихся. — Мусульмане! Их знамя окрашено кровью, этот цвет не подходит нам, детям Аллаха. Объединяйтесь под зеленым знаменем газавата! — Он положил правую руку на пистолет, который висел у него на боку. Надменно взглянул на собравшихся.