В теснинах гор

— Скажи отцу, чтоб он на свой-то аршин людей не мерил, — зло ответила она. — Сам он всех обманывает, все разбогатеть хочет. Вот от зависти на нас и наговаривает, — но бузу все-таки черпала из огромного кувшина, куда вмещалось литров сто.

Абдулатип, прижав кувшин к груди, боясь расплескать бузу, торопился обратно. От бузы шел опьяняющий запах. «Почему мужчины так любят ее? А ну, если попробовать?» Он хлебнул на ходу. Буза была горькая, обожгла горло, Абдулатип закашлялся и чуть не расплескал содержимое кувшина. А в голове непривычно шумело. Сделал еще Абдулатип несколько глотков. Вдруг все вокруг словно потеряло свои обычные очертания, стало расплываться, и Абдулатип не помнил как приплелся домой. Издаг, торопливо выхватив кувшин у него из рук, не заметила его состояния. Она налила ему суп, посадив отдельно от старших.

Абдулатип прихлебывал горячий суп, не чувствуя его вкуса. Постепенно ему начало казаться, что перед ним сидят два Гусейна с куриной ножкой в руках. А вместо одного усатого мюрида он видел троих, таких же носатых, в лохматых папахах. По усам у них стекал жир, а в глазах пряталась недобрая улыбка. Абдулатипу захотелось крикнуть: «Уходите, разбойники, вы съели нашего лучшего петуха», но крик застрял в горле вместе с чуреком, на глазах выступили слезы. И вдруг ему стало смешно: он совсем не боялся этих важных черноусых мюридов. Но что это с отцом? Какой он стал высокий, и форма офицерская на нем. И тут вся комната вместе с отцом и мюридами словно стала проваливаться куда-то, заплясали перед глазами тарелки и кувшины, стоявшие на полках у стены. Но вот к Абдулатипу подошла Издаг, бросила ему в тарелку горло петуха, взглянув с такой злобой, что Абдулатип сразу протрезвел. У него пропало желание смеяться.

— За нашего великого имама, — услышал он резкий голос Гусейна.

— За имама! — повторил усатый мюрид, он поднес рог с бузой ко рту и, громко причмокивая, стал пить. Буза текла по усам, по пыльной бороде. — Хороша буза! — довольно сказал он. — Налей-ка еще, Чарахма, хочу выпить за упокой души проклятых большевиков. При одном воспоминании о них на душе у меня муторно становится. Но ничего: скоро повстречается Атаев с мюридской пулей. Давненько у меня ручей по нему чешутся.

— Смотрите, каким тигром сделала буза этого молодца, — засмеялся Чарахма. — А если Атаев тебя свинцом покормит? Слышал я — он тоже малый бравый, служил в армии, офицером, говорят, был, и в бою у него рука не дрогнет.

— Был царским офицером, а стал большевистской сволочью! Продался красным. Но скоро мы рассчитаемся с ним, — злобно сказал Гусейн.

— За что ты с ним хочешь рассчитаться? Или он кровник твой? — спросил Чарахма.

— Он враг ислама, враг нашего имама! — почти кричал Гусейн. — Не будет ему пощады.

— Нехорошо говорить так о человеке, с которым никогда не встречался, — покачал головой Чарахма.

— А что? Может, ты с ним встречался? Что-то не нравятся мне твои слова, Чарахма, — вскипел Гусейн.

— Где мне с ним встречаться… Я его знать не знаю, да только если смог человек собрать вокруг себя столько людей, и вояки, слышал я, у него неплохие, да и то: в крепости держатся крепко, — стало быть, человек он стоящий. Иначе бы и ты не пришел сюда со своими мюридами.

— Да, я иду в поход против этих проклятых иноверцев, и Аллах увидит, на что способен сын муллы Салих–Мухамеда! — Гусейн ударил волосатым кулаком по столу так, что задрожали тарелки. — Я этих большевиков заставлю на коленях ползать. Повету всех до единого, пусть будет уроком для некоторых, — он злобно взглянул в сторону Чарахмы. — Нора избавиться от этой чумы. Чтоб и следа от нее не осталось. Всю Россию заразили эти проклятые гяуры, самого царя сбросили, хотят и до гор добраться! Ну уж нет, этого им не удастся, есть еще в горах честные мусульмане.

— Есть, — усатый мюрид обтер ладонью жирные губы. — И дома этих большевиков надо дотла сжечь, чтобы не будоражили честных людей. Царь с большевиками не справился, а мюриды имама положат им конец. — Иса взглянул на Гусейна.

— Видишь, какие у нас мюриды, — Гусейн покровительственно похлопал Ису по плечу. — Правда твоя. Мы еще покажем этим красным.

— На словах-то все можно, — спокойно сказал Чарахма. — Если из них — кровь, то и из вас не молоко потечет. И вас могут убить.

— С нами Аллах, — Гусейн выпятил губы.

— У них тоже, говорят, кое-что есть.

— Что есть? — резко повернулся к нему Гусейн. Лицо его побагровело.

— Общее одеяло, — захихикал Иса. — У них кровь в жилах чешется, вот и надо ее выпустить.

— Землю они обещают взять у богатых и раздать беднякам. И свобода…

— Ха, ха! Свобода! Их свобода лишает людей религии, семьи, собственности. Обещают… Разговоры одни. И есть же люди, которые верят этой болтовне. Или и ты, зять, не прочь получить часть чужой земли. Например, уважаемого мной Дарбиша?

— Мне чужого не надо, как-нибудь сам добьюсь себе побольше земли. Слава Аллаху — конь теперь есть. Мне мир нужнее.

— Ха, ха! — недобро смеялся Гусейн. — Мирно жить захотел? Это теперь-то! А я слышал, между прочим, что твой кровник Асадулла у красных. И это тебя не касается?