В тесном кругу

— Знаешь, я так тебя люблю. И как приятно слышать такие вещи. У меня уже несколько месяцев не звонит телефон. Милая моя, меня забыли! Забыли! Никто не может этого понять. Ах, прости, миа кара, это я тебе говорю! Но понимаешь, ты уже привыкла… А я… Вот уже два года. Ничего. Последний раз им нужна была древняя старуха на роль паралитички. Конечно, не слишком льстит самолюбию, но я согласилась. Согласилась напялить на себя какой-то дикий парик, согласилась вынуть вставную челюсть. Я сразу стала похожа на старую ведьму! А теперь, похоже, ни в кино, ни на телевидении старые ведьмы больше никому не нужны. И Джина не нужна. Грустно.

Она вынимает из кармана кружевной платочек, от которого веет мощной жасминовой волной, и подносит его к глазам, а потом протягивает Жюли руку.

— Помоги, пожалуйста. После того, как меня избили, у меня ослабли ноги. Пойдем, я покажу тебе свою квартиру. Здесь у меня кабинет. Я взяла секретаря, и он теперь занимается всеми делами. А это еще одна гостиная, но я ее превратила в такую «сборную» комнату — у меня здесь книги, кассеты, знаешь, всякие старые фильмы, которые я никогда не смотрю…

Она останавливается прямо напротив Жюли и остреньким указательным пальцем легонько постукивает ее в грудь.

— Мне ничего больше не хочется. Я боюсь. Вон, на столике, мои документы. Но я даже не смею их убрать.

Жюли видит паспорт и удостоверение личности.

— Мне их вернули, — рассказывает Джина. — Нашли в ручье.

Жюли с любопытством открывает замызганный пас-, порт.

«Джина Монтано… Родилась… Урожденная… 1887 год». Так, отлично!

Она бежит глазами по строчкам. На лице ее играет улыбка. А Джина уже тянет ее за рукав.

— Идем, покажу тебе кухню. Вообще-то я почти все время провожу на кухне.

На пороге Жюли удивленно вздрагивает. Стены здесь сплошь оклеены афишами, как когда-то делали в маленьких районных кинотеатриках. Вот Джина в объятиях Тайрона Пауэра. Вот Джина в «Неистовом Везувии», рядом с ней — завитый и напомаженный актер, прикрытый леопардовой шкурой. Джина в «Тайне бунгало» — целится из револьвера в мужчину, готового выпрыгнуть в окно. И на всех афишах, от пола до самого потолка — страстные поцелуи и пылкие объятия. На всех — крупными буквами — «ДЖИНА МОНТАНО».

Джина, скрестив руки, тоже смотрит.

А потом добавляет, как ей кажется, легкомысленным тоном:

— Все они: Бауэр, Эррол Флинн, Монгомери, Роберт Тэйлор — все они держали меня в объятиях. Я все еще помню. Видишь ли, поздно мне переезжать.

— Отчего же? — не согласна Жюли. — Напротив, вы сейчас подали мне идею. Ваше место — среди нас, в «Приюте отшельника».

— Поздно. Слишком поздно, поверь мне. О, мне уже не раз предлагали. Как-то сын заезжал — у него было время между двумя рейсами на самолете. Он готов купить мне новую квартиру с хорошей охраной. Но понимаешь… Я всю жизнь кочевала, как цыганка — правда, как очень богатая цыганка. Милая моя Жюли, на самом деле мое настоящее место — на кладбище.

На этот раз она плачет уже без кокетства. Она действительно очень старая одинокая и испуганная женщина. Она опирается на плечо Жюли.

— Спасибо тебе, — тихонько говорит она. — Спасибо, что зашла. Да, ты права. Если бы только меня там приняли, у вас. Может быть, там я наконец-то обрела бы покой.

Хочешь чашку кофе? Свари сама, ладно? Вон там, возле плиты.

Ее голос больше не дрожит. Она показывает на одну афишу, на которой изображена повозка с американскими первопоселенцами в окружении толпы воинственных индейцев. Джина, придерживая убитого кучера, сжимает в руках винчестер. Это называлось «Зов Запада».

— Видишь, — говорит она, — я уже искала землю обетованную. Тебе сколько сахара?

Присев возле Жюли, она не сводит с нее тревожного взгляда.

— И ты думаешь, что меня примут?

— Приняли же нас с Глорией.

— Вы — другое дело. Вы были уникальными артистками.

— Скажите еще, что мы — ценные экземпляры для коллекции.

— Ах, Жюли, но я-то! С моими приключениями, любовниками, разводами!

— Вот что вас волнует! Глория выходила замуж пять раз, не считая мелких увлечений. Ее жених погиб в Вердене, ее муж-еврей был депортирован, другого мужа убили оасовцы, последний покончил самоубийством, а еще один… Я уже даже и не помню…

— Расскажи, расскажи! — с жадностью набрасывается на нее Джина. — Обожаю, когда мне рассказывают! Разумеется, все были богачи?

— Само собой. Глория всегда знала, где, когда и в кого влюбляться.

— А ты?

— Я?.. Я постаралась заглушить в себе чувства. А потом, я ведь долгие годы провела по санаториям и клиникам. Выбиралась из одной депрессии, чтобы сразу же погрузиться в другую.

— Мама мия! Ужас-то какой! Ну а сейчас ты вылечилась?

— Вылечилась? Если уж вы так хотите знать, то я каждую весну жду, что у меня вырастут новые пальцы. Я жду уже шестьдесят три года.

— Жюли, ты меня убиваешь. А знаешь, несмотря ни на что, ты так бодро выглядишь! Мне стыдно за себя… Значит, ты думаешь, если я перееду к вам, меня хорошо примут?