В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Аутентичный текст из скорбной песни на могиле сына (в присутствии тещи умершего) звучит буквально так: «Сынок, я тебе вот почему говорила, — не женись на Л. Вот этот день я имела в виду. Говорила тебе, не бери ее, у нее братьев нет, у тебя в жизни опоры, „спины“ не будет в тяжелую минуту. Мой несчастный сын, ты обрек себя на одиночество, женившись на ней. А будь у тебя шурин, была бы поддержка. И сейчас, когда тебя не стало, он позаботился бы о твоих детях…» Однако, в данном случае выявляется с большей отчетливостью дискурс выживания, чем актуализация полового господства-подчинения. И это, возможно, новый ракурс для изучения языковых практик. Хотя в то же время предполагается, что поддержать семью и помочь ей в состоянии только мужчина (брат), ибо он «свободен», значит, активен, но не женщина (сестра), ибо она уже относится к другому дому и «не свободна», значит пассивна. Этот текст проливает некоторый свет также на мотивы предпочтений в выработке матримониальных стратегий.

Молодая женщина сетовала: «моя свекровь не переносит меня… ну а за что меня любить, нарожала им одних девочек…»

Подобный дискурс используется не только в приватной сфере. Он артикулируется и на публичном уровне, озвучиваясь в устах власть предержащих: «Это было в советские времена. Я записалась в очередь за машиной, хотела подарить любимому зятю машину „Жигули“. Через восемь лет подошла моя очередь. Но я тогда так и не смогла приобрести свою машину, потому что Н. (председатель райисполкома), сидя в своем кабинете, сказал мне прямо в лицо: „Зачем тебе машина, у тебя и сына-то нет, пять дочерей. Другим она нужнее“. Меня это так задело, что я наговорила им много обидных вещей. В этом кабинете сидели две женщины, и они поддержали его — одна бесплодная, вторая „оставшаяся дома“ (устойчивая фраза равная по значению „старая дева“ — см. выше). Я вышла из себя и ответила, что я, по крайней мере, не бесплодная, у меня пять сыновей, мои зятья — мои сыновья! Но очередью так и не смогла воспользоваться, отобрали ее у меня в пользу другого…».

Некоторые женщины в кризисных ситуациях в порядке обета перед богом за выпрашиваемые блага зарекались не роптать при рождении девочек и даже просили о них бога в обмен на исполнение желания, обычно здравствования сына (символическая «жертва», приносимая ради сохранения жизни сына, мужчины): «1941 год шел. Свекровь сына своего в 19 лет спешно женила на мне. Он работал в военкомате, и она переживала, что его в первых рядах заберут на фронт, и детей от него не останется. Когда родилась наша первая дочь, свекровь, как сейчас помню, села на наш порожек и, обратив просящий взор на полную луну, взмолилась: „О, луна (a lüsnigä), пусть она родит моему сыну семь дочерей, лишь бы только он жив был“. Накликала, так, почти, и случилось. Родила пять девочек. А когда делала аборты, она все горевала, что же ты делаешь, еще моих двух девочек не дорожала» (г. Мартуни). Или: