В тяжкую пору

Я стоял сбоку, смотрел и ждал.

Наконец, с грехом пополам построение закончилось. Медленно, ничего не говоря, всматриваясь в лица, я прошел вдоль шеренги. Кто бы поверил, что недавно это были молодые, здоровые, жизнерадостные люди... Иные стояли с закрытыми глазами, неподвижные, апатичные. У других - истерически возбужденные лица.

На левом фланге увидел знакомую нескладную долговязую фигуру. Сержант слабо улыбнулся, показав длинные зубы, и полушепотом доложил:

- Тимашевский.

Кивнул ему и пошел обратно. Кто-то не выдержал:

- Чего резину тянуть? Выводи, пока все не полегли.

Я не ответил на этот выкрик.

Из леса показалась группа бойцов. Капитан обратился ко мне:

- Товарищ бригадный комиссар, разрешите встать в строй.

- Становитесь.

Все молча смотрели, как пристраивались прибывшие.

Я вышел на середину.

- Кто мне верит и будет безоговорочно выполнять присягу - стоять на месте. Кто не верит - два шага вперед. Строй не шевельнулся. Выждал некоторое время и заговорил опять:

- Держу вас здесь не ради собственной прихоти. Видели: только что явились пятнадцать человек. А сколько еще наших бродит по лесу? Что же, прикажете бросить их? Повторяю: кто не желает ждать, два шага вперед. Шкурники нам не нужны. Подумайте, потом будет поздно. Потом за невыполнение приказа - расстрел на месте. Пусть каждый решает сейчас. Я жду.

Из строя так ни один и не вышел. Я скомандовал:

- Вольно. Садись...

А люди из леса все подходили и подходили. Группу недавних артиллеристов привел старший политрук Харченко. Лицо его заливала кровь. Зажимая ладонью рану на щеке, он доложил:

- Старший батальонный комиссар Новиков погиб под фашистским танком. Дрался до конца.

Часа через полтора, когда нас стало вдвое больше, чем вошло в лес, появился Оксен с тремя разведчиками. Они вели старика и парнишку лет семнадцати.

- Отец и сын,- докладывал Оксен,- чехи, из Белогрудки. Встретил в лесу.

Старик держался свободно, не испытывая ни малейшего страха.

- Товарищ начальник, прошу отпустить меня. Надо жену разыскать.

В городской речи слегка давал себя знать непривычный акцент.

- Мы с вами ничего худого не сделаем, отпустим. Но вы прежде помогите нам. Расскажите про этот лес.

- Лес как лес. Мало хоженый. Есть места совсем глухие - кручи, овраги.

- Вот и ведите нас в самое глухое место, в самый глубокий овраг.

В моем распоряжении только десятиверстка. Да и то лист скоро кончится. В нашем корпусе не было карт. Мы не собирались отступать.

Старик сел в мою "тридцатьчетверку". Сын - в другую машину вместе с Оксеном. В танки же были погружены штабные сейфы.

Колесные машины вывели из строя и столкнули в овраг. Отряд разбили на роты, назначили замыкающих.

Я приготовился к длительному переходу. Но мы прошли километра три, и старик предупредил:

- Сейчас будет круча - не приведи бог. Танки-то ваши, не знаю, не перевернулись бы...

Вероятно, в обычных условиях, да еще если бы видеть степень крутизны, я бы не пустил боевые машины. Но тогда была ночь. Ночь после такого дня!..

- Ничего, отец, наши танки пройдут.

Коровкин сел за рычаги управления. Головкин вылез наружу и примостился слева на крыле. Деревья удерживали танки от падения. Но это была настоящая эквилибристика. Головкин свалился с крыла, и машина прижала его к дереву. С трудом удалось затормозить. Механик-водитель потерял сознание.

Спуская танки на дно глубокого оврага, я, конечно, допустил ошибку. Никак не мог расстаться с ними, не верил, что они больше нам не пригодятся...

Перевалило за полночь, когда мы достигли дна. Темень, сырость. Бойцы валятся в густую осоку. Кто-то бормочет:

- Переход Суворова через Альпы.

Как ложатся, так и засыпают. Но не всем отдыхать этой ночью. Я зову командиров, политработников, коммунистов.

Надо идти обратно, собирать раненых и оружие, снимать с танков пулеметы, прихватить диски, немецкие винтовки, пистолеты, автоматы.

Какая сила нужна теперь, чтобы заставить людей подняться наверх и проделать вторично этот путь!

- Надо, товарищи, понимаете, надо! - убеждаю я.- Нам трудно. Но во сколько раз тяжелее раненым, оставленным в кустах... Самое главное сейчас взаимовыручка, самое страшное преступление - бросить товарища... Или мы только на плакатах писали, что человек "самый ценный капитал...". И без оружия отряду нельзя. Нам еще драться и драться...

Уходят с группами Харченко, Петров, другие командиры...

Я чувствую под ногами камень и опускаюсь на него. Сжимаю руками налившуюся гудящим свинцом голову.

Что ждет нас? Где Сытник, Волков, Васильев, Немцев?

И какова все-таки судьба корпуса?

5

В тот час на дне глухого, заросшего осокой оврага я мог строить любые предположения о судьбе своего корпуса. Отвергать одни, принимать другие, чтобы и их отвергнуть. Но сейчас, много лет спустя, я узнал о его злоключениях все до мельчайших подробностей. Прежде чем продолжать свой невеселый рассказ о нашей дубненской группировке, в течение суток ставшей небольшим отрядом, нужно хотя бы кратко рассказать о событиях, происходивших по ту сторону охватившего нас вражеского кольца.