В тяжкую пору

В этом были свои резоны. Однако не верилось, что фронт далеко, — ведь Киев в наших руках. Надо предпринять новые попытки связаться с войсками. Так считали мы с Новиковым, и большинство командиров склонялось на нашу сторону.

Сошлись на том, что отправим разведчиков в Белокоровичи, до которых оставалось менее двадцати километров. Когда они вернутся, окончательно решим судьбу отрядов.

Разведчиков ждали к вечеру. Но миновала ночь, они не появились. Больше всех нервничал Петренко.

— Не иначе, Петька что-нибудь затеял… Около двенадцати прозвучало «Станови-и-и-сь!». Вдруг все насторожились. До слуха донесся конский топот. Мы отвыкли от лошадей. Последняя, которая запрягалась в повозку Новикова, была убита перед маршем через болота. Полковника с гноившейся раной тащили на волокуше.

Из-за поворота на оседланной лошади выскочил сержант Андреев. Он что-то кричал, размахивал руками. Спрыгнул, достал кисет.

— Махорка, братцы. Советская. Налетай, закуривай… Советская махорка, гладкий конь под седлом, сияющая физиономия — все это совершенно необычно для нас.

— Может быть, все-таки доложите, товарищ сержант? — строго спрашивает Петренко.

— Конечно, доложу, а как же… Да чего тут докладывать? Наши.

— Где наши?

— В Белокоровичах. Пограничники. Все чистые, красивые, ни одного с бородой. Нас задержали. Говорят: на бандитов похожи.

— Где воентехник?

— Сейчас приедет. На машине. С пограничным начальником.

Вокруг счастливцев, которые успели закурить, толпа. Каждую цигарку тянет целый взвод.

Подъезжает полуторка. Из кабины выходит майор в зеленой фуражке. Отутюжена гимнастерка, блестят сапоги, скрипят ремни. Рядом с ним выпрыгнувший из кузова оборванец Гартман. У Пети мальчишески азартно сверкают глаза…

Как сквозь туман, проходят передо мной роты. Истрепанные гимнастерки, рваные комбинезоны, обгоревшие шинели, немецкие кителя без правого рукава. Кто с трехлинейкой, кто с автоматом, кто с парабеллумом. Многие опираются на палки и самодельные костыли. Артиллеристы тянут на лямках, подталкивают за станины пушки.

Отряд совершает последний марш. Марш на соединение и Красной Армией'.

Два стареньких, отживших свой век паровозика, надрываясь, тянут состав. Усыпляя, стучат на стыках вагоны.

Через Чернигов идем на Киев. Короткие остановки. Старшины забирают продукты. И снова гудят паровозики.

В Нежине из-за воздушной тревоги нас задержали часа на два. Но мы не знали, что в это время в городе находился Рябышев со штабом корпуса.

В Дарнице эшелон разгружается. Мне и Сытнику приказано немедленно явиться в Бровары: одному — в Военный совет, другому — в штаб фронта.

…Адъютант предупредительно открывает дверь. Навстречу поднимаются командующий фронтом генерал-полковник Кирпонос и член Военного совета Хрущев. Крепко, долго жмут руку.

Подхожу к большому столу, на котором разложены листы топографической карты, начинаю официальный доклад.

Кирпонос движением руки останавливает меня.

— Садитесь, — показывает на кресло Никита Сергеевич. — Не торопясь докладывайте, с подробностями, с деталями. Побольше о людях.

Командующий усаживается по одну сторону стола, Хрущев по другую, напротив меня. Приготовились слушать.

Тогда все еще было свежо в памяти, и я старался ничего не пропустить. Это был не доклад, а беседа. Кирпонос и Хрущев задавали множество вопросов. Никита Сергеевич интересовался не только отрядными делами, но и жизнью крестьян на оккупированной земле.

Звонил телефон. Кирпонос односложно отвечал, опускал трубку на зеленый ящик и кивал мне — продолжайте. Перед Хрущевым лежал раскрытый блокнот, Никита Сергеевич время от времени делал записи.

В кабинет вошел адъютант, опустил широкие маскировочные шторы, зажег настольную лампу.

— Мне бы хотелось, — закончил я свой рассказ, — чтобы люди отдохнули, окрепли, а потом, получив пополнение, — снова в тыл врага. Опыт у нас есть, если будет связь с фронтом, можно крепко насолить гитлеровцам.

— Мысль неплохая, — сказал Хрущев, — Только сейчас не удастся ее осуществить. Надо за Киев драться. А сил маловато. Обстановка тяжелая. В Нежине формируется армия, командует ею Рябышев. Вы назначены членом Военного совета…

Для меня это назначение было полной неожиданностью. Член Военного совета общевойсковой армии? Хорошо еще, что вместе с Дмитрием Ивановичем.

Хрущев заметил мою растерянность.

— Справитесь. С того, кто сотни километров по фашистским тылам с боями прошел, можно вдвойне спросить. Я имею в виду не только вас, товарищей Новикова и Сытника, но и всех участников марша.

— За одного битого — двух небитых дают, — устало улыбнулся Кирпонос. — А вы и битые, и сами били…

Зашел разговор о формирующейся армии, ее составе, командных кадрах. Когда он кончился, Хрущев неожиданно спросил:

— Хотите знать о корпусном комиссаре, который тогда приказал немедленно взять Дубно?

— Еще бы! Конечно, хочу.

Никита Сергеевич, помолчав, сказал:

— Потерял человек почву под ногами. Через пару дней после этого случая застрелился…

Я ждал чего угодно, но не такого конца.