В тихом городке у моря

Конечно, трепач Ленька свои возможности преувеличил, но в целом не обманул – работу Иван получил. Конечно же, не самостоятельную – из молодых скульпторов сформировалась команда, три человека. Заказ был неплох – панно «Сабантуй» на Казанском мясокомбинате в столовой. Сабантуй, как выяснилось, означало «праздник».

Важным начальственным голосом Ленька вызвал на собеседование к себе в кабинет молодых специалистов. Иван удивился, увидев не только смуглого коренастого парня, но и молодую, симпатичную женщину.

Ничего себе, а? Женщина-скульптор явление не частое. Нет, конечно, есть всем известные имена: Анна Голубкина, Вера Мухина, Камилла Клодель. Из здравствующих – Инге Кинг, Анна Малер, Зинаида Иванова. И все-таки Иван растерялся.

Сидя с ними за одним столом, чувствовал себя немного не в себе – смуглый парень по имени Саид был хорошо знаком с женщиной, которую звали Майей. Они перебрасывались шутками, подкалывая друг друга, а Велижанский, устав изображать из себя босса, спустя минут двадцать подключился к словесному пинг-понгу и тоже ржал во весь голос. Ну а Иван был пока чужаком – молчал, хмурился и никак не мог влиться в веселую компанию. «А они славные, – думал он, – веселые, юморные, задорные. Кажется, доброжелательные. Неужели это все происходит со мной?»

Майя, чернобровая и сероглазая Майя, ему понравилась. Да и она бросала на него заинтересованные взгляды. И совсем не подкалывала. Сколько ей лет? Тридцать, тридцать пять или больше? У таких красавиц сразу и не поймешь. Смущался, сталкиваясь с ней взглядом. Она, видя это, чуть заметно усмехалась – знала, что красавица, или было смешно, что этот младенец туда же?

Оказалось, что ей почти сорок. Через два месяца отмечали ее день рождения. У красавицы Майи был муж, тоже скульптор, и довольно известный. Он промышлял в Узбекистане и был любимчиком Рашидова, засыпавшего его большими заказами. В Москве появлялся редко, раз в полгода, не чаще. Но мастерская у мужа имелась, хорошая, на Кировской. Там Иван и соавторы и работали.

На Майином юбилее в кафе на Сретенке народу было полно – актеры, художники и прочие представители творческой интеллигенции. Но именно Ивана именинница взяла за руку и вытащила на середину зала. Красный от смущения, он танцевал с ней, осторожно нюхая ее гладкие смоляные волосы, и чувствовал запах ее смуглой кожи и горьковатых духов. Еле сдерживал дрожь – ах, как же ему хотелось провести рукой по ее тонкой и напряженной спине! Конечно же, не посмел.

После банкета ловили такси, усаживались по трое, по четверо. В последнее – я же хозяйка! – всех отправив, села сама юбилярша, и, высунув из окна голову, окликнула Ивана:

– Эй! Давай подвезу!

По счастью, было темно и не видно, что он залился пунцовой краской и, разозлившись, бросил сквозь зубы:

– Я на метро!

– Залезай! – настойчиво повторила она. – Ну что застыл? Какой адрес? Давай, называй!

Он торопливо назвал свой адрес, плюхнулся рядом с ней на заднее сиденье, отодвинулся подальше, мучительно раздумывая, что будет дальше: зачем она это сделала? Может, им по пути? Да нет, он вспомнил, что она живет в центре, кажется, у Киевского вокзала. Тогда зачем? Нет, подумать об этом страшно! Его пробил холодный пот. Он и она? Невозможно.

Майя, отвернувшись, спокойно и равнодушно смотрела в окно. С Иваном она не заговаривала. Машина остановилась у его дома, он медленно вышел, растерянно достал кошелек, думая, как это глупо и по-дурацки, наклонился к открытому окну, чтобы с ней попрощаться.

– Ну? – усмехнулась Майя. – Что встал как вкопанный? Руку давай, руку! Эх ты, кавалер! – И протянула обалдевшему Ивану руку. Накинулись друг на друга они уже в лифте. Так сцепились, что с трудом выбрались из него. Дрожавшими руками Иван долго не мог отпереть дверь. Войдя в квартиру – нет, не войдя, ворвавшись, – стали срывать друг с друга одежду. Раздался треск – и он понял, что порвал ее нарядное платье – красивое, шелковое синее платье, сшитое к юбилею.

– Наплевать! – хрипло бросила она и обвила его шею руками.

Так начался их роман, протянувшийся почти пять лет. Изнурительный, утомительный, измучивший их обоих. «Не роман – канитель», – говорила Майя. Мучили они друг друга страшно. Сходились и расходились. Ругались, не разговаривали друг с другом неделями. Делали вид, что почти незнакомы. Не здоровались, случайно сталкиваясь в разных местах – на комбинате, в Доме художника или на выставках. Искренне считали, что вот теперь, сейчас, все закончилось, и, слава богу, они наконец расстались. Но снова раздавался звонок в дверь, Иван вздрагивал, холодел и медленно шел открывать, точно зная, что это она.

Она и стояла на пороге – а кто же еще? – бледная, с измученными глазами, с черными от бессонных ночей подглазьями, с плотно сжатыми губами и какой-то просительной, жалкой мольбой во взгляде.

– Ты дома? – облегченно выдыхала она. И тут же усмехалась, фыркала, как кошка: – Ну! Отомри! В дом-то пустишь? Тоже мне, гостеприимный хозяин!

Он пускал. И все начиналось по новой.