В тихом городке у моря

И тут у матери случился инсульт. Ленка ее еле вытащила, но после инсульта мать слегла. Сестра сказала, что без надежды, но «как сможем, будем тянуть».

Теперь в доме появился лежачий больной, и стало совсем тяжело. Как ни старались, все равно в квартире стоял тяжелый, невыветриваемый запах. Пахло старостью, болезнью, бедой. А этот запах не выветрить и не выгнать.

Иван понимал, что он не имеет права уехать сейчас – должен остаться, чтобы помочь сестре. Мать… Да, это и его мать в том числе, какая ни есть. Но он останется только ради сестры – это ей он обязан помочь, это ее он не может оставить. Ее, а не мать. Матери он ничего не должен.

Или не так? Кажется, он впервые засомневался.

Нет, никаких чувств к ней у Ивана по-прежнему не было, да и откуда им взяться? Всегда вспоминал бабкины слова: сначала нужно вложить, а потом ждать и требовать. Все так. Мать получала по заслугам. То есть – не получала по заслугам. Но ведь и оставлять человека без помощи неправильно, не по-людски.

Он кормил ее с ложки, вытирал испачканный рот, из которого подтекала струйка слюны, чистой тряпицей, менял ей пеленки. Брезговал? Конечно. Он вообще был брезглив по натуре. Но делал все это, а вот в глаза ей не смотрел. Но замечал, что она разглядывала его. Изучающе, внимательно, и кажется, вполне осознанно.

Да какая ему разница? Он выполняет свой долг. Пусть не сыновий, а человеческий.

Спросил у сестры:

– А она и вправду не может говорить?

Лена вздохнула:

– Не хочет. Не хочет она, Ваня, с нами разговаривать.

Иван удивился:

– Странно! Значит, может?

Через полтора года после того, как мать слегка, произошло важное событие – Лену пригласили в Ленинград. Пригласил однокурсник по Ижевскому мединституту, тоже хирург, работающий в Александровской больнице замом главврача по хирургии – величина.

Оказалось, звал он сестру давно, письмо это было не первым, а третьим или даже четвертым. Златых гор не сулил – для начала дадут комнату, а спустя пару лет и квартиру. И не служебную, кстати, свою. Ленка в растерянности крутила конверт.

– И ты еще думаешь? – возмутился Иван. – Да ты обалдела! Питер, большая современная больница! Перспектива, наконец! Культурная столица, огромный город, образование девочкам! Как тут вообще можно раздумывать? Оставаться здесь, в этой глуши, в этом постоянном холоде? В этой убогости, уж извини! – И он обвел глазами «залу».

Уставившись в стену, сестра молчала.

– Лена! Очнись! Приди наконец в себя! – кричал Иван, оборачиваясь за поддержкой к Петровичу.

Тот горестно развел руками – дескать, что с ней поделать?

Иван продолжал уговаривать.

Наконец Лена внимательно на него посмотрела.

– Ваня, это ты очнись! Это ты приди в себя. Да как я уеду? – Сестра кивнула на дверь, за которой лежала их мать. – Как я оставлю ее? Нет и нет! – твердо повторила она. – И не упрашивай.

Он все понял. Понял и обрадовался.

– Так дело только в этом? Ну, ты даешь, сестрица! А я? На что я, Ленка? Бездельник и захребетник? Ну хоть какая-то польза от меня быть должна? Ну хоть какая-то, а?

– Какая-то? – возмутилась Лена. – Значит, ты думаешь, что я вот так, запросто, оставлю вас одних? Тебя и ее?

– Конечно, оставишь! Ради девчонок оставишь. Ради семьи. Ради себя, в конце концов. Мало ты здесь настрадалась?

Вечер был шумным и бурным. До ночи спорили, кричали, ругались, доказывая друг другу свою правду, обижались друг на друга, бросались друг к другу в объятия и, вымотавшись окончательно, наконец замолчали.

Ленка плакала. А чтобы плакала Ленка…

Иван подошел, обнял ее и тихо, но твердо сказал:

– Все, Лен. Решили. И это единственно правильно. Все, все! Пиши светиле своему, пиши и собирайтесь! В дорогу, ребята!

На сборы был дан месяц и ни дня больше. Ставку заведующего хирургическим отделением долго держать было невозможно.

Да и тут, в Печенге, надо было закончить дела в больнице, сдать документы, дождаться замены, собраться, в конце концов. Вот с этим было несложно – барахла Лена с Петровичем не накопили, не те люди.

Петрович тяжело вздыхал, паковал свои книги и нехитрый домашний скарб. Девочки тихо радовались, глаза у них горели счастливым предвкушением перемен. А Ленка ходила потерянная – как там все сложится? Приживутся ли?

Со служебной квартирой, кстати, все быстро решилось – остаться им разрешили, сказалось прекрасное отношение к Лене.

Провожать их Иван не поехал, остался с матерью. Простились в дверях. Ну и ладно, долгие проводы – лишние слезы.

А когда за ними закрылась дверь, сел в прихожей на табуретку и закрыл лицо руками.

Снова один. Мать не в счет.

* * *

Ленка писала часто, по два письма в неделю. У них все складывалось отлично, да он и не сомневался. Дали чудесную комнату, в самом центре, на Таврической. Комната огромная, тридцать два метра. Перегородили, и образовалась почти квартира.