В тихом городке у моря

– Хотя бы так, Ваня! А вообще я перед тобой в неоплатном долгу, не расплачусь никогда! Заточила тебя, молодого мужика, в эту темницу, – сетовала сестра, – никакой личной жизни! Сволочь я, Ваня!

Он спорил, успокаивал ее, объяснял, что это не так, сердился и умолял не страдать.

От денег отказывался:

– Нам хватает! Зарплата, моя пенсия по инвалидности, пенсия матери. Да и куда нам тратить, Лена? На что?

Да, и самое главное! Ленка, чудо-Ленка, нашла Нонну! Ох, сестрица!

Нонна здравствует и по-прежнему оперирует. Анна Станиславовна скончалась пять лет назад. Марина вышла замуж, родила дочку и счастлива в браке. В общем, ура!

Ленка благодарила Нонну за брата и восхищалась ее виртуозной работой. Словом, коллеги подружились.

Через три месяца после Ленкиного отъезда матери стало гораздо хуже. Беспокоить сестру Иван не стал, да и зачем? Спал теперь в комнате матери, вскакивал, как только слышал ее тревожное бормотание. Понимал, что она уходит. В последнюю ночь сидел на табуретке возле ее кровати, но не выдержал и задремал. Сквозь неглубокий сон услышал ее слабый голос:

– Ваня, сынок!

Вздрогнул – почудилось во сне, приснилось?

Мать смотрела на него, и по ее сухой, пергаментной желтой щеке ползла тяжелая, мутноватая слеза.

Он взял ее высохшую, словно отломанная ветка, руку и зашептал:

– Я здесь, мама. Я здесь.

Получилось невнятно, хрипло, натужно, как будто насильно вырвано из глотки.

Но получилось. Слово, которое он не говорил никогда, – «мама». Он страшно удивился, смутился и испугался. Мама. Как ему всегда хотелось произнести это слово! Но не мог ни пацаном, ни юнцом. Ни зрелым, побитым жизнью мужиком. А сейчас получилось.

Мать смотрела на него и плакала. Он держал ее руку и чувствовал, как из нее уходит тепло, жизнь уходит.

– Прости меня, – пытаясь пожать его ладонь, просипела она еле слышно.

– «Скорую», мама! – вдруг спохватился он. – Сейчас вызову.

Чуть дрогнули губы, почти незаметно она повернула к нему голову:

– Нет, не надо.

Иван вскочил, чтобы бежать к соседям и от них позвонить, но понял, что поздно. Остановился, наклонился, вглядываясь в ее замершее и уже неживое лицо.

Телеграмму Ленке, конечно, отправил.

Она приехала одна – Петрович остался с доче- рями.

Похоронили. Ленка плакала, а он… Нет. Слез не было. Но, что куда важнее, он простил ее. А значит, теперь будет легче жить.

Через неделю после Ленкиного отъезда он освободил ведомственную квартиру и уехал.

Теперь начиналась новая жизнь, и она должна быть определенно лучше предыдущей – иначе зачем? Плохое имеет свойство заканчиваться. А за плохим, как известно, наступает хорошее. Все примитивно и просто, закон природы. Черное, белое. Зебра.

Городок у моря

Иван открыл глаза и с удивлением огляделся – господи, вот же меня занесло!

В домике, который он назвал хижиной дяди Тома, было сумрачно, сыро, прохладно, как, собственно, и должно быть в сарае.

Он потянулся, и тут же радостно загудели, запрыгали пружины кровати. Он встал, подошел к полуслепому окошку, за которым почти ничего не было видно, кроме густой зелени кустарника, обхватившего сараюшку в свои крепкие объятия. На ветках густо висели темные, почти черные ягоды. Он протянул руку, сорвал одну, и пальцы тут же окрасились в сочный темно-бордовый цвет. Запах ягод был восхитительно свежим, а на вкус они оказались островатыми, вяжущими язык, терпкими и горьковатыми.

«Что я делаю, – испугался Иван. – А если они несъедобные, ядовитые? Какой-нибудь вороний глаз? Смешно бы получилось – доехал, добрался и помер. Впрочем, вороний глаз, он тут же вспомнил, низкий кустарничек с раскинутыми в сторону листьями и с темно-фиолетовыми, соблазнительно-зазывными, блестящими ягодами.

Он вытер пальцы и усмехнулся: «Зря струхнул. Жить будешь!»

Втянул носом новые запахи – пахло свежей зеленью, раздавленной ягодой, сырой травой, землей и чем-то съедобным, кажется – пригорелой картошкой.

Почувствовав, что страшно голоден, пару минут простоял в раздумье. Идти в магазин? Да, пожалуй. Хлеб, молоко – самые простые продукты должны же здесь быть? Да, кстати, еще спросить у хозяйки про холодильник.

Быстро одевшись, вышел во двор.

Над столом, покрытым липкой, стертой клеенкой, роились стайки ос, создавая стройный хор маленьких и вредных вертолетиков. Да и на самой клеенке им было раздолье – сбившись в кучки, они копошились в чем-то разлитом и, видимо, сладком.

Хозяйка стояла к нему спиной, что-то делая на плите, установленной в пяти шагах от стола. От плиты шел жар, и тот самый съедобный запах, который он уловил.

Он пробежал взглядом по ее спине, бедрам и ногам. Вспомнил, как называется этот тип фигуры – гитара. И вправду, стан ее был похож на гитару – верхняя дека, нижняя дека. Узкая спина, тонкая талия, широкие бедра, переходящие в полноватые ноги.

На длинной, крепкой шее, под высоко забранными смоляными волосами, он увидел крупную, темную, почти черную родинку, которую запросто можно было принять за осу или жука.

– Доброе утро, – кашлянул он. – И с хорошей погодкой!

Она обернулась, нахмурилась.