В тихом омуте

Видя на ее лице испуг и боль, он добавил:

– И все благодаря тебе.

Когда ее тело вытащили из воды, Марк терзался угрызениями совести. Он едва мог встать с кровати, а надо было продолжать жить, ходить в школу, видеть пустое место там, где она сидела, чувствовать скорбь ее друзей и родителей и не показывать своей боли. Он, который так ее любил, не мог позволить себе горевать по ней так, как она заслуживала. Не мог, потому что, хоть и не прощал себе сказанных сгоряча слов, знал, что особой его вины в случившемся не было. В чем заключалась его вина? Разве от человека зависит, кого он полюбит?

Марк услышал стук и, вздрогнув от неожиданности, невольно крутанул руль и выскочил на середину дороги. Потом вернулся на свою полосу и поехал, прижимаясь к обочине. Решив, что наехал на что-то, он посмотрел в зеркало заднего вида, но сзади был только ровный асфальт. Марк глубоко вздохнул и с силой вцепился в руль, морщась от боли в потревоженной ране на ладони. Потом включил радио на полную громкость.

Он понятия не имел, как поступить с Линой. Сначала он собирался добраться до Эдинбурга, оставить машину на парковке и на пароме уехать на континент. Лину найдут быстро. Во всяком случае, рано или поздно. Он чувствовал себя ужасно, но утешал себя тем, что его вины в этом не было. Это она на него накинулась, а не наоборот. А когда он попытался защититься, она набрасывалась снова и снова, крича и отчаянно царапаясь. Он упал, растянувшись на кухонном полу, и дорожная сумка отлетела в сторону. И из нее, словно по прихоти какого-то божества с извращенным чувством юмора, вылетел браслет. Тот самый, что он постоянно носил с собой, с тех пор как забрал его из кабинета Хелен Таунсенд. Он еще не решил, как распорядиться своей находкой, но сейчас браслет проскользил по полу и замер между ними.

Лина уставилась на него как на потустороннее явление. У нее было такое лицо, словно браслет излучал зеленоватое колдовское свечение. Затем ее замешательство сменилось яростью, и она снова на него набросилась, только теперь вооружилась кухонными ножницами и тыкала ими, целясь ему в лицо и шею. Он поднял руки, защищаясь, и она полоснула его по ладони, оставив на ней глубокую рваную рану. Теперь эта рана сердито пульсировала, отзываясь болью на каждый удар его сердца.

Снова раздались удары – один, другой, третий. Марк бросил взгляд в зеркало заднего вида – на дороге никого – и резко нажал на педаль тормоза. Послышался глухой удар тела о металл, и снова стало тихо.

Он опять съехал на обочину и остановился, только на этот раз его не вырвало. Он заплакал. Плакал от жалости к себе, оплакивал свою загубленную жизнь. Он плакал, дергая плечами, не в силах справиться с болью, и в отчаянии колотил по рулю, пока правая рука не заболела так же сильно, как левая.

Когда они переспали в первый раз, Кэти было пятнадцать лет и два месяца. Еще десять месяцев, и она бы стала дееспособной. Они стали бы неприкосновенными – во всяком случае, с точки зрения закона. Ему пришлось бы поменять работу, и нашлись бы желающие бросить в него камень или оскорбить, но с этим он бы справился. Они бы справились. Проклятых десять месяцев! Им следовало подождать. Он должен был на этом настоять. Но Кэти не хотела ждать. Категорически. Это она торопилась, хотела, чтобы он стал ее окончательно и бесповоротно. Но теперь ее нет, а ему придется за все расплачиваться.

Подобно кислоте, разъедающей плоть, несправедливость терзала его изнутри, а тиски все продолжали сжиматься, и ему оставалось только надеяться, что Господь в конце концов сжалится и позволит его голове расколоться на части, и тогда он наконец сможет обрести покой. Как Кэти.

Лина

Очнувшись, я испугалась – я не понимала, где нахожусь. Я ничего не видела. Меня окружала кромешная тьма. Но потом по шуму двигателя и запаху бензина я поняла, что еду в машине. Голова очень болела, и губы тоже. Было жарко и душно. В спину упиралось что-то твердое, похожее на металлический штырь. Я пошарила за спиной, но предмет оказался закреплен намертво.

Жаль, потому что оружие было мне необходимо. Я боялась, но знала, что нельзя поддаваться страху. Я должна сохранить ясность мысли. Потому что рано или поздно машина остановится, и тогда либо он, либо я. И ему не уйти от расплаты за то, что он сделал с Кэти, с мамой и со мной. Черта с два! Я должна была в это поверить и продолжала твердить себе снова и снова: я должна его убить, а сама выжить.

Все эти месяцы после смерти Кэти я постоянно думала о том, как заставить Марка Хендерсона заплатить за содеянное, но мысль об убийстве никогда не приходила мне в голову. Я рассматривала разные варианты: нанести на стены его дома оскорбительные надписи, разбить окна (это я сделала), позвонить его подружке и рассказать все, что знала от Кэти: сколько раз, когда, где. Как он называл ее «своей любимицей». Я хотела подговорить ребят из старшего класса набить ему морду. Думала о том, чтобы отрезать ему член и заставить его съесть. Но об убийстве не думала никогда. До сегодняшнего дня.