В тихом омуте

Я согласился рассказать ей, что помню о той ночи, когда умерла мама. Предложил поговорить у нее дома, в Милл-Хаус. И попросил никому об этом не сообщать, потому что это расстроит отца и жену. При слове «жена» она поморщилась, потом снова улыбнулась, и мы оба знали, как все будет.

В мой первый визит, когда я пришел рассказать, что помню, мы не разговаривали совсем. Так что мне пришлось прийти снова. Я продолжал приходить, и нам по-прежнему было не до разговоров. Я проводил у нее час или два, а когда уходил, мне казалось, что мы были вместе несколько дней. Меня тревожило, что я начал забываться и терять ощущение времени. Иногда со мной такое бывает. Отец называет это уходом в себя, как будто я это делаю сознательно и могу контролировать, но это не так. У меня так было всегда, еще с детства: я вдруг отвлекаюсь от настоящего и погружаюсь в совершенно иной мир. Это происходит помимо моей воли. Иногда я сам замечаю, что впал в это состояние, и изредка мне даже удается себя из него вывести. В этом мне помогает прием, который я давно использую: надо просто потереть шрам на руке. Обычно это срабатывает. Но не всегда.

До моей истории дело дошло далеко не сразу. Она не оставляла попыток узнать, но ее было слишком легко отвлечь. Мне казалось, что она начинает любить меня, и думал, что мы все вместе – она, Лина и я – уедем и начнем новую жизнь в другом месте, в другой стране. Мне казалось, что наконец-то я смогу все забыть, что Хелен не будет по мне горевать и быстро найдет человека, достойного своей непреходящей добродетели. И что отец отойдет в мир иной во сне.

Нел по капле вытянула из меня всю историю, и я понимал, что она ее разочаровала. Она рассчитывала услышать не это. Ей была нужна легенда, страшилка, мальчик, который все видел. Я понял, что подход к отцу являлся закуской, а я – основным блюдом. Я должен был стать стержнем ее проекта, потому что так он для нее начинался – сначала Либби, а потом я.

Она вытягивала из меня то, о чем я не хотел говорить. Я знал, что должен молчать, но не мог. Я понимал: меня втягивают в нечто, из чего мне самому не выбраться. Знал, что становлюсь безрассудным. Мы перестали видеться в Милл-Хаус, потому что начались школьные каникулы и Лина часто находилась дома. Мы отправлялись в коттедж – я понимал, что это рискованно, но гостиницы в округе не было, а куда еще нам было идти? О том, чтобы прекратить связь, я никогда не думал, тогда сама мысль об этом казалась дикой.

Отец обычно совершает свои прогулки на рассвете, и я не знаю, как он мог оказаться там после обеда. Но он пришел туда, заметил мою машину, дождался, спрятавшись под деревьями, когда Нел уйдет, а потом избил меня. Он свалил меня ударом кулака на землю, а потом стал бить ногами по груди и плечам. Я сгруппировался, защищая голову руками, как он сам меня и учил. Я не отбивался, потому что знал: он перестанет, когда решит, что получил я достаточно или что больше не выдержу.

Потом он забрал мои ключи и отвез меня домой. Хелен пришла в бешенство – сначала из-за того, что отец меня избил, а потом, когда он рассказал за что. Я никогда не видел ее раньше в ярости, холодной и страшной, и только сейчас задумался, что она может сделать из мести. Я допускал, что она может уйти из школы, собрать вещи и уехать, допускал публичный скандал и гнев отца. Всем этим и ограничивались мои представления о возможных последствиях. Но я ошибался.

Лина

Я охнула. Жадно хватая воздух ртом, я изо всей силы двинула ему локтем по ребрам. Он скорчился, но продолжал меня удерживать. Чувствуя на лице его жаркое дыхание, я едва сдерживала рвоту.

– Ты был ее недостоин! – продолжала твердить я. – Недостоин трогать, недостоин трахать… Из-за тебя она умерла, подонок. Как ты можешь жить, просыпаться по утрам, ходить на работу, смотреть ее матери в глаза…

Он сильно поцарапал мне шею гвоздем, я закрыла глаза и стала ждать конца.

– Ты понятия не имеешь, что я пережил, – сказал он. – Даже не представляешь.

Потом схватил меня за волосы, резко потянул на себя и разжал пальцы. От неожиданности я с силой ударилась головой о стол. И разревелась.

Марк отпустил меня и поднялся. Сделав несколько шагов назад, он обошел стол и встал напротив, не спуская с меня глаз. Он стоял и смотрел, а я больше всего на свете хотела, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Что угодно, лишь бы он не видел моих слез! Я поднялась. Я всхлипывала как ребенок, у которого отобрали куклу, и он принялся повторять:

– Перестань, Лина. Не плачь. Ну, хватит…

Это было странно, потому что он тоже плакал и при этом продолжал твердить:

– Перестань, Лина. Не плачь.

Я перестала плакать. Мы смотрели друг на друга с мокрыми от слез лицами, в руках он по-прежнему сжимал гвоздь.

– Я не делал этого, Лина. Того, что ты думаешь. Я не трогал твою маму. Да, я думал об этом. Но я этого не делал.

– Делал! – возразила я. – У тебя ее браслет, ты…