В тихом омуте

Она лгала. Я это знала, потому что говорила подобную ложь сама. Я впервые увидела в ней не тебя, а себя. На ее лице был написан страх и вызов, и в сохранении тайны она видела свою защиту. Боль кажется не такой сильной, а унижение не таким горьким, если другим о них ничего не известно.

Шон взял меня за руку, вывел из комнаты и сказал очень тихо:

– Она настаивала на том, чтобы сразу поехать домой. Мы не можем провести медицинский осмотр против ее воли. Но ее надо показать врачу. И чем быстрее, тем лучше.

– Да, конечно, я все сделаю. Но я не понимаю, почему вы его не схватили. Где он? Где Хендерсон?

– Скрылся, – ответила Лина, неожиданно оказавшись рядом со мной.

Ее пальцы коснулись моих и были такими же ледяными, как у Нел, когда я взяла ее за руку в морге.

– Куда скрылся? – спросила я. – Что значит «скрылся»?

Лина смотрела в сторону:

– Просто скрылся.

Таунсенд добавил:

– Его повсюду ищут полицейские. Машину он бросил, так что далеко уйти не мог.

– А куда он, по-твоему, направился, Лина? – Я пыталась поймать ее взгляд, но она отворачивалась.

Шон удрученно покачал головой и тихо произнес:

– Я спрашивал. Она не хочет разговаривать. Думаю, она очень устала.

Лина сжала мои пальцы и шумно выдохнула:

– Да. Я очень устала. Мы можем отложить это до завтра, Шон? Я ужасно хочу спать.

Детективы ушли, предупредив, что еще придут, потому что Лине нужно дать официальные показания. Я проводила их взглядом до машины Шона. Когда Эрин садилась на пассажирское место, она захлопнула дверцу с такой силой, что чуть не вылетели стекла.

Лина позвала меня с кухни.

– Я умираю с голоду, – призналась она. – Ты не можешь приготовить спагетти по-болонски, как в прошлый раз?

Тон ее голоса изменился, в нем появилась мягкость, и это было не менее удивительно, чем ее прикосновение.

– Конечно, приготовлю, – тут же согласилась я. – Прямо сейчас.

– Спасибо. А я ненадолго поднимусь наверх. Мне надо принять душ.

Я накрыла ее руку своей.

– Нет, Лина. Нельзя. Сначала надо показаться врачу.

Она мотнула головой:

– Нет, мне правда не надо. Со мной все нормально.

– Лина, – я не решалась посмотреть ей в глаза, – прежде чем идти в душ, тебе надо показаться врачу.

Она вдруг стушевалась, съежилась, покачала головой и неуверенно шагнула ко мне. Я не смогла сдержать слез. Она обняла меня и сказала точь-в-точь как ты той ночью у реки:

– Все хорошо, Джулия, все хорошо. Он не делал ничего такого. Все было по-другому. Ты не понимаешь, но он не сексуальный маньяк. Он просто несчастный старик.

– Слава богу! – воскликнула я. – Слава богу, Лина!

Мы стояли, обнявшись, пока я не перестала плакать, а она не начала. Всхлипывая, как маленькая, она выскользнула из моих рук и опустилась на пол. Я присела рядом и хотела взять ее за руку, но она была крепко сжата в кулак.

– Все будет хорошо, – сказала уже я. – Обязательно. Я позабочусь о тебе.

Она молча смотрела на меня, не в силах произнести ни слова. А потом протянула руку и разжала кулак, в котором прятала свое сокровище – маленький серебряный браслет с пряжкой из оникса, – и наконец обрела дар речи.

– Она не покончила с собой, – сказала она, и глаза ее светились.

В комнате вдруг стало холодно.

– Мама не оставляла меня. Это было не самоубийство.

Лина

Включив такую горячую воду, какую только могла выдержать, я долго стояла под душем. Мне хотелось соскоблить и смыть со своей кожи прошедшие день и ночь, всю неделю и весь месяц. Я хотела смыть с себя Марка, его жуткий дом, его кулаки, противный запах, дыхание и кровь.

Когда я вернулась, Джулия встретила меня очень ласково. Она не притворялась, была искренне рада моему появлению и очень за меня волновалась. Она, наверное, думала, что Марк меня изнасиловал, что он был извращенцем, преследовавшим молоденьких девушек. В одном я с ним согласна: люди не понимают, какие у них с Кэти были отношения, и никогда не поймут.

В глубине души я надеюсь, что загробная жизнь существует и там они смогут быть вместе, все наладится и Кэти обретет счастье. При всей моей ненависти к нему, мне кажется, что он мог бы сделать Кэти счастливой.

Ощутив себя чистой, по крайней мере, настолько, насколько это вообще возможно, я пошла к себе в комнату и устроилась на подоконнике, потому что там мне думается лучше всего. Я закурила и стала размышлять, как поступить дальше. Мне отчаянно хотелось поговорить с мамой, посоветоваться с ней, но я не могла, потому что обязательно расплакалась бы, а чем ей это поможет? Я не знала, стоит ли рассказывать Джулии о том, что мне сообщил Марк. Могу ли я рассчитывать, что она поступит правильно?

Не исключено. Когда я сказала, что мама не совершала самоубийства, я думала, она заявит, что я ошибаюсь или сошла с ума, но она приняла это как должное. Без всяких вопросов. Словно уже знала. Или всегда знала.

Я даже не была уверена, рассказал ли Марк мне правду, хотя трудно представить, что такое можно придумать. Зачем указывать на миссис Таунсенд, если есть куда более подходящие кандидатуры? Например, Луиза. Конечно, он мог ощущать вину за горе, которое и так уже принес этой семье…