В тихом омуте...

– Да, да, – прошептал Дан, – только не мешай мне сейчас, я готов отправиться в путь и заблудиться в тебе.

Я закрыла глаза, предоставив Дану все самые затерянные уголки моего тела. Его губы осторожно исследовали их, и каждое прикосновение вызывало ослепительную вспышку света и было почти невыносимым. Я чувствовала, как из прохладных губы становятся жаркими, почти обжигающими, оставляя после себя рубцы незаживающей, неутоленной страсти. Дыхание Дана становилось тяжелым, оно заполняло каждую клеточку моего тела и теперь билось и ревело там, как огонь… Наконец его губы сомкнулись над моими сосками, сразу же ставшими твердыми, как маленькая галька на побережье его моря, и тогда я не выдержала, я поняла – еще секунда, и я просто умру от этой долго сдерживаемой страсти.

– Возьми меня… Возьми меня, пожалуйста… – прерывающимся голосом шептала я. Но губы Дана не послушались, они вероломно скользнули вниз, они решили измучить, измотать меня, довести до исступления, ранить в самое сердце, как оглушенного боем быка. Теперь прикосновения губ стали похожи на воткнутые в круп бандерильи “подер-а-подер”; на удары кинжалом, на пассы матадора на залитой кровью арене корриды – Дан даже называл мне их в ту ночь на море, и я запомнила, как запомнила все, что касалось его жизни: изящные, как будто вышитые бисером слова, похожие на любовь и смерть одновременно, – “вероника”, “паса-де-печо”, “чикуэлинас”, “натураль”… Сейчас он убьет меня – сейчас, сейчас…

– Я больше не могу, я умру, я не вынесу этого… Ну пожалуйста…

И тогда он накрыл меня собой, как накрывают детей старой курткой от летнего теплого дождя, как накрывают платком лицо Христа, чтобы вытереть с него пот; как накрывают листьями лопуха сладкие куски дыни, чтобы их не били осы… Как накрывают волной иссушенный берег… Он накрыл меня, и я почувствовала, что вместе с ним в тело вошла потерянная мною жизнь…

Это продолжалось бесконечно, он вел и вел меня за собой, подталкивая к вершине растрескавшимися от страсти губами, – и я ощущала каждый изгиб, каждое движение его узкого тела, я отвечала тем же. Спутавшиеся волосы, спутавшиеся губы – я знала, что уже никогда не найду в себе себя – только Дана.

И, когда мы, обессилев, преодолев сумасшедший пик страсти, наконец спустились в долину, так и не смогли распутать ни тел, ни губ, ни волос…

…Я проснулась от поцелуев, совсем других, нежно-утренних, но тоже опасных: в самой глубине этих поцелуев дремала страсть, ей ничего не стоило перегрызть цепь и вырваться на свободу.

– Как ты? – спросил Дан, и совсем рядом я увидела его расширенные темные зрачки. Он сидел на краю кровати, низко склонившись надо мной.

– Я люблю тебя и очень хочу есть… – жалобно сказала я и прижалась к нему лицом.

– Ты не разочарована?

– Разочарована тем, что первым проснулся ты.

– Я вообще не спал. Я смотрел на тебя.

– И что?

– Мне очень хотелось сказать тебе, что я люблю тебя, но я побоялся разбудить. Пришлось перенести признание на утро.

– Признавайся.

– Я люблю тебя.

– А я хочу есть…

– А я люблю тебя.

Я не могла оторвать взгляда от его сросшихся бровей, от взъерошенных волос, от губ, которые признавались мне в любви…

– Я передумала. Я не хочу есть. Я хочу тебя.

Я откинула одеяло, и мое тело застыло в ожидании. И он лег со мною рядом, и обнял меня, и все началось – и повторялось снова и снова…

…И снова я сбежала от Дана в сон, только чтобы не потерять голову, потому что сердце было потеряно навсегда…

И когда я проснулась, Дана опять не было рядом со мной. Опять были сумерки, но теперь он сидел за монитором компьютера. Его сосредоточенный затылок притягивал меня как магнит. Я тихонько встала, подошла к нему и обняла за плечи.

– Ты проснулась? – спросил он, сосредоточенно вглядываясь в монитор, по которому бежали какие-то строки: все это было для меня китайской грамотой.

– Нет, все еще лежу в постели и похрапываю в твоих объятиях. Поужинаем?

– Я уже сожрал половину холодильника. И сейчас снова должен уехать. Я ведь просмотрел эту кассету, несколько раз, заставил себя это сделать. Посиди со мной…

Дан взял меня на руки и стал тихонько качать.

– Это ужасно. Я даже представить себе не мог, – по его лицу пробежала тень, – представить не мог… Но, кажется, там есть одна зацепка, один маленький план, ради которого стоит убить не одного человека. Я думаю, мне удастся его увеличить и списать на дискету.

– Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, – просто сказала я.

– О чем?

Мне показалось, что тело его напряглось, – так напрягается тело охотника, когда он чувствует, что чужой плешивый ястреб собирается уволочь из-под носа добычу, которую он выслеживал несколько дней. И никаких лавров ему уж точно не достанется…

– Там есть один кадр, когда камера уходит из комнаты, уже после смерти Юленьки. Силуэт автомобиля, две фигурки рядом с ним, но ничего рассмотреть невозможно. Дохлый номер.

Дан внимательно посмотрел на меня:

– Знаешь, я восхищаюсь тобой. Я действительно тобой восхищаюсь. Только в одном ты не права – такие вещи вполне реально увеличить при нынешнем уровне техники.