В тине адвокатуры

XXXII Князь спит!

Нарочный, посланный в Шестово с известием о смерти князя Дмитрия Павловича, прибыл туда, в виду невозможной проселочной дороги только в десятом часу вечера.

Князь Александр Павлович уже давно лег спать, на то указывали спущенные шторы в окнах его кабинета.

Княжна Маргарита Дмитриевна нервно ходила по дорожкам старого парка, проклиная долго тянувшееся в разлуке с Гиршфельдом время.

Завтра он должен был приехать.

Кроме горечи разлуки, тяжести одиночества, особенно в ее настоящем положении, на ее возбужденное состояние подействовало и полученное ею накануне письмо сестры Лидии.

Она невеста Шатова!

Она не могла простить ему, что ее, хотя им и не достигнутую, хотя его от себя и оттолкнувшую, он решился променять, и на кого же? На сестру, на эту кисейную аристократку.

«Нет, этот брак не должен состояться!»

Ведь тогда лишение сестры наследства — ближайшая цель, для которой она предприняла работу последних дней, страшную работу, не достигнет цели.

«Они, эти люди, не доросшие до понимания значения денег, будут счастливы и в скромной, нажитой трудом обстановке — своим мещанским счастьем».

Княжна глубоко задумалась.

— Ваше сиятельство, ваше сиятельство, пожалуйте в дом, там нарочный из города приехал! — раздался около нее голос лакея.

— От отца?

— Из их дома… — уклончиво отвечал он.

Княжна отправилась в дом.

— Письмо? — обратилась она к посланному.

— Так точно, ваше сиятельство! — подал тот ей запечатанный конверт.

Адрес был написан рукою Шатова. Сердце Маргариты Дмитриевны сжалось. Она распечатала письмо и прочла следующее:

«Многоуважаемая Маргарита Дмитриевна!

Как жених вашей сестры Лидии Дмитриевны, беру на себя печальную обязанность уведомить как вас, так и князя Александра Павловича с семьею, о кончине вашего батюшки, последовавшей в ночь на сегодняшнее число. Лидия Дмитриевна сама написать вам не в состоянии, так как, потрясенная обрушившимся на нее так неожиданно несчастием, лежит в постели без памяти.

Имею честь быть вашего сиятельства покорный слуга

А. Шатов».

Княжна выронила письмо из рук и упала в обморок.

Княгиня Зинаида Павловна, сидевшая, по обыкновению, за пасьянсом в своей гостиной, получив доклад о прибытии нарочного из города, вышла в залу в момент обморока княжны.

— Что случилось?

Ей подали упавшее на пол письмо.

Она прочла его.

Смерть князя Дмитрия, которому она далеко не симпатизировала и он платил ей тем же и даже всячески старался отговорить брата от брака с нею, не произвела на нее сильного впечатления.

— Надо доложить князю! — сказала она, когда бесчувственную Маргариту Дмитриевну унесли в ее комнату.

— Они почивают-с! — ответил Яков с затертыми мелом синяками на лице.

— Надо разбудить.

— Я уж и то около получасу стучался, никакого ответа, верно очень крепко започивать изволили.

— Постучись погромче.

Яков отправился исполнять приказание. Княгиня с письмом в руках удалилась в гостиную и, как ни в чем не бывало, занялась снова пасьянсом.

Николай Леопольдович, тяжесть разлуки с которым она тоже чувствовала, не выходил у нее из головы.

«Похороны будут через два дня. Завтра он приедет, послезавтра мы поедем вместе в Т.».

Эта мысль ей понравилась.

«А ну, как он там останется на похороны?» — смутилась она.

— Невозможно-с добудиться: стучал изо всех сил — ничего не помогает! — доложил вошедший Яков.

— Оставьте его, пусть спит, теперь все равно нельзя ехать, завтра утром передадите ему это письмо, может поехать с княжной Маргаритой Дмитриевной. Меня не будить. Доложите князю, что я приеду прямо на похороны. Велите заложить тройку рыжих. Пусть отвезут князя и княжну и подождут на станции Николая Леопольдовича… — подала княгиня Якову письмо Шатова.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — взял тот письмо и вышел.

Княжна Маргарита вскоре пришла в себя.

Смерть отца, к которому за последние годы она была почти равнодушна, не особенно поразила ее.

Если она упала в обморок, то это произошло от нравственных потрясений, пережитых ею в эти дни, и от рокового совпадения смерти отца с первым шагом ее по пути, предначертанному ей Гиршфельдом.

Силою своей воли она заставила себя взглянуть на дело иначе.

Смерть болевшего уже несколько лет отца представилась ей весьма естественной.

Она успокоилась.

— Князю доложили? — обратилась она к прислуживающей ей горничной Дуняше, белокурой девушке лет двадцати.

Голос ее дрогнул.

— Не могли никак добудиться, — отвечала Дуняша, — ее сиятельство не приказали больше будить и велели Якову доложить завтра.

Какая-то внутренняя дрожь начала одолевать княжну. Ее било, как в лихорадке.