В тишине, перед громом

С облегчением я вернулся на свое место и тут же снова ощутил Людмилин взгляд. Кой черт, подумал я, но, конечно, повернулся к ней. И тут понял, что она чуть улыбается — плазами и уголками приоткрытого рта.

— Давайте убежим, — вдруг прошептала она.

— Убежим? — Я не верил своим ушам. — Как-то неловко… А что мы скажем?..

— Ничего. Да и нужно ли? Просто встанем и уйдем.

— А… зачем? — совершенным дураком спросил я.

Людмила тихо и простодушно — другого слова не подберу — рассмеялась, взяла меня, безмолвного, за руку и, помахав всей компании, увела из дома. Вдогонку нам донесся голос Евгении Андреевны: «Алексей Алексеевич, не пропадайте!» Видно, она даже не удивилась нашему исчезновению.

Людмила напоследок хлопнула парадной дверью.

«Что ж, — утешил себя я, — пожалуй, это неплохо, уж наверняка не возникнет никаких подозрений: разве можно опасаться человека, который позволяет вот так вот увести себя едва знакомой девушке?»

Людмила шла легким, упругим шагом, словно не ступала на плиты тротуара, а лишь отталкивалась от них. То и дело я касался рукой ее руки, но что-то мешало мне заговорить. Я различал немного скрытый сумраком упрямый профиль, высокую шею, чуть отведенные назад прямые мальчишечьи плечи.

Так мы молчали долго. Я каждой жилкой ощущал, что вот она близко, рядом, эта красивая, странная девушка, а она, мне казалось, была так погружена во что-то свое, что и вовсе забыла о моем существовании. Но это было не так.

Недалеко от реки я неловко оступился, и Людмила мгновенно и ловко схватила меня под локоть. У нее была сильная рука, у этой хрупкой на вид девушки!

Я попытался «сохранить лицо», произнеся какую-то тираду по поводу того, что вот, мол, всегда женская рука удерживает нашего брата от падений. Людмила отпустила мою руку и тихо сказала:

— Не надо так. Очень прошу вас. Ладно? — Она заглянула мне в лицо.

А меня вдруг охватило раздражение. Против нее? Нет, скорее против самого себя, точнее, против своего внезапного интереса к ней. Ушел, бросил Вермана. Впрочем, там Славин. Может, то, что я убежал, и вправду к лучшему… Однако как она держится! Замечания делает… И к тому ж — адмиральская дочка… Но ведь я это для дела…

Не ходи, куда не надо

Только когда за Людмилой закрылась дверь ее дома, я посмотрел на часы. Посмотрел и присвистнул: было четыре часа утра. Давненько не провожал ты, Каротин, девушек в такую пору! Что ж, прав Славин, и ты еще не стар?!

Похоже, что вечер был потрачен не зря. Сомнительная компания, в которую неожиданно для меня явился Георгий Карлович Верман… Есть к кому и к чему присмотреться… Взять хотя бы эту самую мадам Курнатову-Боржик…

К концу нашего пешего хождения по спящему городу Людмила разговорилась. Я узнал, что муж Евгении Андреевны, белый морской офицер, ушел с врангелевцами за границу, живет в Белграде, довольно часто шлет жене письма и, видно, не только письма. Это то, что знает Людмила. Или, скажем осторожнее, то, что она нашла нужным сказать. Разве нельзя предположить, что есть что-нибудь и еще, подспудное, тайное? Опять, значит, белый офицер, причем за границей, и постоянная с ним связь… Куда ни кинь — офицеры… Вот как оно получается, Каротин… Ты можешь поручиться, что это не РОВС — пресловутый Российский общевоинский союз? Что это не его рука? Ведь есть сведения, что белогвардейцы очень оживились после нацистского переворота в Германии. И вот нате вам: Георгий Карлович Верман у Курнатовой-Боржик — свой человек. Почему свой? С какого времени свой? А что, если и впрямь бывший сосед? И эти таинственные переговоры с ним в прихожей… Шуры-муры? При жене? Сомнительно… Ох, как это все сомнительно!

А Людмила? А что Людмила? — перебил я сам себя. Дочь царского адмирала. Правда, адмирал умер еще до революции. Был он, видать, человек честный, прямой и бескомпромиссный, не стесняясь, резал в глаза правду-матку и ходил потому у паркетных адмиралов из Морского министерства в «бунтовщиках».

Все это так, и не почувствовал я в Людмиле внутренней червоточинки, ржавчинки, что ли. Работает в музее, учится заочно в пединституте. Но, с другой стороны… Ведь я вижу ее впервые… И к тому же, Каротин, друг любезный, если начистоту, можешь ли ты тут быть совершенно беспристрастен, а? Может быть, в такой ситуации твой долг — предполагать худшее? Худшее, говоришь? А в чекистских ли это обычаях — предполагать худшее?

Словом, все еще неясно и перепутано, обо всем надо думать и думать, надо взвешивать, рассуждать, размышлять. Стать своим в этой компании. Собирать факты. Сопоставлять их. И снова — думать…

Открывал дверь я тихонько, чтоб не разбудить Кирилла.

Но осторожничал зря. В комнате горел свет. И прежде всего я увидел Славина. Без рубашки, в майке, он сидел в кирилловском хлипком кресле, а Кирилл, в одних трусах и босиком, спокойно и деловито перевязывал бинтом его левую руку.

— Вот и Алексей Алексеич! — с несколько наигранной веселостью сказал Славин. — А то я уж беспокоился.

— Что с тобой?