В тисках Джугдыра

Под волнистым туманом исчезли цирки и глубокие ущелья. На поверхности торчат только горбатые вершины, словно острова неведомого архипелага. Не оправдалась моя надежда увидеть с гольца хребет развернутым планом, со всей его сложной сетью отрогов, лощин и поподробнее разобраться в рельефе. Я не отчаиваюсь, ведь мы непременно посетим эти горы еще летом, тогда природа более доверчиво откроется перед нами и можно будет составить более полное представление о Становом. Но и сейчас, при беглом знакомстве с хребтом, уже ясно, что лежащее от нас на запад пространство – это очень сложные нагромождения гор и, несомненно, самая приподнятая часть хребта. Здесь еще много уголков, куда не ступала нога человека.

Гольцы, отдаляясь друг от друга, медленно погружаются в туман. Слева слабо видна знакомая вершина Джугджурского хребта. Она заметно возвышается меж двух сопок, округлая, увенчанная причудливыми зубцами руин. Эта вершина служит надежным ориентиром среди беспорядочно разбросанных гор. Мне удается, хотя и неполностью, сделать зарисовку горизонта, определить азимуты на выдающиеся вершины. Внимание привлекают горные нагромождения в юго-восточном направлении, куда, как мне кажется, должен выйти Лебедев после окончания работы на Сага и где мы должны встретиться.

На этом приходится сегодня закончить свою работу. Я испытываю некоторое удовлетворение – наши усилия не были напрасными: нам удалось собрать сведения, необходимые для проведения геодезических работ в районе стыка Станового и Джугджурского хребтов. Под туром, выложенным из камней на вершине, я оставляю записку с этими сведениями для техника Пугачева, который вскоре должен подойти к хребтам со стороны Алданского нагорья.

Мне представился крутой скалистый подъем, забитые снегом лощины, провалы, оберегающие подступы к вершине гольца, и с невольным содроганием я подумал о людях, которым придется поднимать сюда наверх лес, цемент, песок, железо для постройки пункта, а затем тащить и тяжелые инструменты для наблюдений.

В тумане спрятались последние отроги. Резко похолодало. Сильно продрогшие, мы покидаем голец. Снежный ветер замел наш след. Хорошо, что мы догадались поставить камни в развилках гребней, это позволило нам без злоключений возвратиться на табор. Василия Николаевича еще не было, и это меня обеспокоило.

– Конечно, все может быть, ведь он себя не щадит, полезет из-за барана в пропасть и, чего доброго, сверзится, – подтверждает мои опасения Александр.

– Ты вари ужин, а я пробегу его следом.

Выпиваю кружку чаю, становлюсь на лыжи. Шумит,разгулявшийся в облаках ветер, густеет сумрак, падает снег. С трудом различаю лыжню Василия Николаевича. Иду не торопясь, прислушиваясь. Из темноты доносится странный звук, будто кто-то поблизости осторожно прилег на мягкий снег и затаился. Я останавливаюсь, жду. На голову падают пушистые хлопья снега, ветер дует в лицо. Звук повторяется более ясно. Я узнаю скрип снега под тяжелыми лапами зверя. Становится не по себе, чувствую, как дрогнули коленки, отяжелело тело. Каюсь, что не взял с собой винтовку. А зверь явно крадется ко мне, слышу, как пробирается он по чаще все медленнее, все ближе. Сбрасываю с ног лыжи, укрепляюсь поустойчивее на снегу, выхватываю из-за пояса нож. Пальцы до боли сжимают рукоятку. А зверь уже рядом, слышу, как его ноздри шумно втягивают воздух.

– Фу ты, дьявол, Кучум! – с облегчением вырывается у меня.

Кобель бросается ко мне, ластится, визжит.

– Ого, раздуло-то тебя как, друг, значит нашли круторога, – радуюсь я, ощупывая бока собаки.

На мой крик где-то недалеко отозвался Василий Николаевич. Скоро послышался шорох лыж, а затем и учащенное дыхание. За плечами у Василия Николаевича винтовка, рюкзак с мясом, а поверх него привязана тяжелая голова круторога.

– Ты с ума сошел, Василий, такую тяжесть тащишь, да еще ночью! К чему надрываешься? Можно ведь было сходить за зверем завтра утром.

– Да вот думал: поднесу поближе и брошу, а утром прибегу. С километр прошел – вроде ничего, дай, думаю, еще немного пронесу, а там еще, так вот и дотащился сюда, – оправдывается он, сбрасывая с плеч груз и усаживаясь передохнуть.

– Устал?

– Малость, но ведь без, этого не бывает. А зверя стреляного бросать не положено, сам знаешь, – говорит он снова с упреком в мой адрес.

– Где нашел? Далеко?

– Там же под скалою, где упал. Не докатился донизу, завяз в щели. Не будь со мной Кучума, ни за что не найти бы, – рассказывает, закуривая, Василий Николаевич. – Meсто неловкое: уступы, надувы, все скользкие, кое-как вытащил. Только пользы от этого зверя почти никакой, кроме рогов, а кости, мясо и внутренности перетолклись. С десяток килограммов взял собакам, и все.

– Что в желудке, не смотрел? – перебил я его.

– Говорю – все смешалось, не разберешь, шкура даже полопалась.

– Жаль. Рога-то, кажется, хорошие…

А снег все идет и идет. Я набрасываю на плечи груз, Василий Николаевич привязывает к сворке Кучума, и собака выводит нас сквозь тьму на стоянку.