В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

В этом свете заслуживает уточнения и функция издания «друзьями» Селянинова-Опперпута его брошюры. В контексте намечавшейся с ноября 1921 года операции «Трест» берлинская публикация была, с одной стороны, знаком доверия ЧК, оказываемого автору, а с другой, привязывала его к чекистскому окружению в той специфической «зоне повышенного риска», которая предполагалась в планируемой «легенде»[62].

Возникает вопрос, почему именно бывшего смертника надо было вовлекать в сложную, многофигурную игру, какой стала операция «Трест», в особенности если сочинение его, выпущенное в Берлине, сомнений относительно глубины его идеологического перерождения полностью не устраняло[63]. Ответом на этот вопрос может быть самый факт прохождения Опперпутом нескольких стадий проверки, каждая из которых повышала ценность его в глазах чекистов. Общий процесс испытания его лояльности включил в себя показания на следствии, легшие в основу дипломатических демаршей, направленных на выкорчевывание савинковцев из Польши; выполнение заданий по отслеживанию «савинковских» связей таганцевской организации; сочинение брошюры и, наконец, регулируемое чекистами воздействие на Якушева со стороны новоявленного «Стауница». Результаты каждой из этих фаз проверки, по-видимому, перевешивали в глазах начальства возможный риск. Но самым главным являлось то, что рекрутирование в секретные сотрудники производилось органами ЧК вовсе не на началах стопроцентной лояльности и добровольности; значительную роль здесь играли разные способы и степени давления.

В гельсингфорсских записках Опперпута, опубликованных в рижской Сегодня в 1927 году, содержится следующий рассказ о его возвращении в столицу после завершения таганцевского дела:

Вскоре я был снова отвезен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму ВЧК.

Здесь меня познакомили с новыми средствами воздействия на психику и волю заключенных. Так, например, меня «по ошибке» отправили на расстрел, и «ошибка» была обнаружена только тогда, когда все остальные были на моих глазах убиты. Применялись в ВЧК и другие, не менее сильные меры: для побуждения арестованного служить секретным сотрудником ГПУ его бросали в подвал — на разлагающиеся трупы расстрелянных (это, между прочим, было проделано с финским подданным, генералом Эльвенгрен, который сейчас находится в сумасшедшем доме).

К этому времени моя воля была уже сломлена. Все меры воздействия были уже излишни.

Я решил стать секретным сотрудником ГПУ.

Что мне оставалось делать? Организация моя была разгромлена. Пыток выносить я больше не мог, как не вынес бы их каждый из тех, кто с такой неосторожной жестокостью забрасывает меня теперь камнями.

Покончить с собой? Но помимо того, что перейти в иной мир в большевицк. тюрьмах почти невозможно (в камерах более-менее видных контр-революционеров день и ночь дежурит чекист, записывая бред арестованного и проч.), — моя смерть только избавила бы ЧК от лишних хлопот. Я полагал поступить в секретные сотрудники, войти в доверие к главарям ВЧК, изучить ее тайную работу и потом уже расшифровать всю деятельность ВЧК, принеся этим крупную пользу русскому делу. Это мне и удалось выполнить в значительной степени, хотя и поздно[64].

По поводу вербовки Опперпута-Стауница в «Трест» авторы советской монографии об А. X. Артузове пишут: