В то далёкое лето. Повести, рассказы

Неужели, человеческая жизнь настолько длинна, что в последние часы своей жизни он не может припомнить все, что с ним приключилось? И возможно ли забыть? Те же девушки, которые, не так давно, кидали жребий на праздник Вознесения, пели звонкие песни, сейчас горевали над могилами. Тяжелые, неописуемо тяжелые были времена, в селе свирепствовала эпидемия тифа, не было дня, чтобы пять-шесть человек не умерло. Было время сенокоса, мужчины, боясь заразиться, с гор не возвращались домой. Оставшиеся в селе ползком пробирались за оградами. Агабек, также, был в горах, по ту сторону Медовой горы, на их полях на поляне Хасин, и старая печаль — знакомая Шаум, не давала ей покоя. Она ходила взад-вперед, с опаской глядя на детей, которые от материнского вида сами замолкли и съежились. Слезы на ее глазах еще не просохли, в начале года на ее брата, Арустама, перевернулась телега, и он погиб, а в конце весны от скалы оторвалась глыба и придавила семью сестры. Сестру, ее мужа вместе с четырнадцатилетним сыном Мишей.

Не прошло и двух недель после этого, как у них во дворе загорелся от молнии дуб, от него загорелись сарай, полный сена, и дом. Хотя собралось все село, все в округе гремело от голосов, однако, ничего спасти не удалось, дом сгорел дотла, превратился в пепел.

«Да, чтоб сломалась нога дочери Дерунц Таниела, не вошла бы в мой дом, — хлопая по коленям, проклинала свекровь, — о Всесильный Боже, что за беду она накликала на нас?» Шаум плакала в голос. «Ахчи, стыдно, — с разных сторон заговорили пожилые женщины, — что ей, бедной, делать, разве она хотела, чтоб ее малыши оказались на улице?»

Мухан с женой перешли на нижний этаж в доме тестя, где через некоторое время Мухан умер от инсульта, а Шаум с Агабеком и детьми до осени переселились в дом матери, пока они смогут восстановить отцовский дом.

Слова свекрови доходили до нее, а иногда, при случайной встрече, свекровь демонстративно отворачивалась и переходила на другую сторону дороги. Озабоченная, Шаум шла домой, чувствуя спиной ее злобные взгляды. Свекровь терпеть ее не могла, — это было ясно, но чем она виновата, в чем ее грех?. Неужели, ей, Шаум, было легче? Мать поддерживала ее: «Воде сказали, почему так шумишь? — Друг иой — камень, — был ответ. Ее жизнь прошла в дорогих палатах, теперь ей трудно, нервничает, не обращай внимания». Вскоре она умерла от болезни сердца, так и вышло, не вынесла.

Вроде, всего этого было мало, турки тоже начали давить. По ту сторону Хачена, в окрестностях Шуши, говорят, сожгли несколько армянских деревень, зверски уничтожили людей. Сколько раз вместе с детьми покидали деревню, скрываясь в горах Варданаберана, пока дашнаки из Армении через горы пришли на помощь. Видимо, опять не достаточно, теперь эта горе-болезнь распространилась и косит людей — налево-направо.

В тяжелых раздумьях, Шаум, неожиданно, напряглась, услышав чей-то голос. Она быстро вышла во двор и окаменела: муж стоял недалеко от дома, по ту сторону ограды, с еще более уродливым от ужаса лицом, широко раскрытыми глазами смотрел в ее сторону. Она сделала шаг вперед, но муж рукой подал знак — не подходить.

— Это несчастье и меня постигло… — Мышцы его лица напряглись, он еле сдерживал себя, чтоб не разрыдаться. — Думал, не успею в последний раз увидеть тебя, услышать твой голос… Не хочу входить в дом, могу заразить, ты тоже не подходи, детей оставляю на тебя… Сегодня накосил пятьдесят снопов… — так, на полуслове, будто, ему выстрелили в спину, упал на колени, скрутился, а после, рухнул на землю.

Шаум завопила от горя, из дома высыпали дети. Мать, с весны прикованная к постели и лежавшая в доме, вздрогнула от голоса дочери. Несколько раз позвала, но ее не слышали. Сбежались соседи — Мариам, Баджи, чуть позже прибежала и Маргарит. И Шаум, вдруг, в ужасе подумала, что муж ее упал в том самом месте, где Николай в то время признался ей в любви…

Вместе с соседями, вот так, в одежде, завернув мужа в старый, изношенный коврик, потащили на кладбище, предали его земле. А наутро, пока еще не рассвело, оставила младших детей — Арама, Вагаршака, Ованнеса и Марго — с больной матерью, взяла с собой Саака и Гришу, которым было по десять-двенадцать лет, большие мальчики уже, и пошли на поляну Хасин хут — доделывать, докашивать свое поле.

Луна погасла, но звезды еще светили вовсю. Вот-вот рассветет. Шаум проворно работала серпом, слезы текли по щекам, однако, она, кусая губы, сдерживала себя, чтобы дети не заметили. Кто-то вдалеке, в легкой утренней дымке затянул песню, и эта песня пришлась Шаум по душе, будто, неслась из ее души.

Уйти, исчеезнуть далеко
Сил больше нет терпеть,
А, может, лучше умереть…
В могилу лечь, забыв о горе?..