В то далёкое лето. Повести, рассказы

Я пожимаю плечами, мол, что тут такого, защита Отечества является святой обязанностью каждого гражданина.

— Два моих сына тоже погибли на войне, — вздыхает, качая головой бабушка Ануш. — Старший мой сын только закончил учебу, был учителем в селе, младший учился…

Рузан возвращается с большой тарелкой румяных яблок.

— Чайник поставила? — спрашивает бабушка, быстро вытирая слезы.

— Да, бабушка, — отвечает Рузан, с удивлением глядя на нее. Она понимает, конечно, что старуха недавно плакала. Однако, ни о чем не спрашивает.

Сидя на веранде, мы долго говорим о разном, пьем чай с кизиловым вареньем, а потом, когда встаю и хочу попрощаться, бабушка Ануш снова целует меня и, глядя глазами, полными слез, говорит:

— Счастливого пути тебе, сынок, не забывай нас, — и, обращаясь к Рузан, добавляет, — проводи и быстро возвращайся, вернись.

На улице темно, тишина. Над землей скользит белёсый туман. То тут, то там, как из-за занавеси, печально светятся окна домов. Я думаю, как сообщить Рузан об армии, чтобы для нее не было неожиданным. Но Рузан опережает меня:

— Почему моя бабушка плакала? Что-то случилось? — Немножко погодя, она добавляет, — я уже знаю, что многие наши парни получили повестки из военкомата. Тебя тоже призвали?

— Да, говорю я, чувствуя облегчение оттого, что она уже кое-что знает.

Рузан внезапно останавливается:

— Ты? В армию? — говорит она таким тоном, словно, точно знает, что в армию может идти любой, но не я. — Ты думаешь, что говоришь?

— Но в армию не один же я иду, Рузан, — пожимаю я плечами. — Все идут.

— А я? Что я должна делать без тебя? Ты подумал обо мне?

От этих, по-детски наивных, слов сердце мое млеет. Я обнимаю Рузан за плечи и чувствую, как они дрожат в моих объятиях.

— Ты думаешь, мне без тебя будет легко? — говорю я. — Я ведь сейчас живу одной тобой, Рузан…

— Что можно сделать? — ошеломленно спрашивает Рузан. Вероятно, до этой минуты она еще надеялась, что я повестку не получил. Я развеял надежду, и снова все стало для Рузан неожиданным, поэтому она так и растерялась. Мне жалко Рузан. Я и себя жалею… Но не знаю, не могу понять, что можно сделать, только все крепче и крепче прижимаю Рузан к своей груди, глажу волосы, плечи, говорю что-то успокаивающее…

Итак, обнявшись, окаменевшие и ошеломленные от ощущения предстоящего расставания, мы стоим на пустынной и темной улице, не желая расставаться.

Туман постепенно рассеивается, но небо еще темное, покрытое сероватыми тучами. Над отдаленными горами глухо грохочет небо, иногда вспыхивают молнии, рассекая темноту. Там, в горах, наверное, идет проливной дождь.

— Тебе, наверное, холодно… Ты легко одета, а на улице сыро… Ты не мерзнешь?

Эти слова я произношу с трудом, потому что знаю, что холод и сырость тут не причем.

— Не ходи, Мгерик, — как-то, страстно шепчет Рузан, — не ходи, слышишь?

— Ты с ума сошла, что ли? — смеюсь я принужденно.

— Нет, с ума не сошла. Ты закончил школу с золотой медалью, ты не имеешь права… Господи, но почему мы не пошли сразу в институт… сразу, остались здесь?.. И все это по моей вине, тебе казалось, что я не хорошо подготовилась. Ты говорил, в этом году хорошо подготовимся и потом поедем поступать… Нет, нужно было идти, может, поступили бы, учились бы вместе, в той же группе, и не думали бы о расставании…

— Поздно уже, — говорю я, хоть и понимаю, что кое в чем она права. — Лучше подумаем над тем. что делать, чтоб эти три года прошли быстрее.

— Но, ведь, я без тебя умру, — почти кричит Рузан. — Так ужасно думать, — целых три года… Я не выдержу…

— А что сделаешь? — невольно улыбаюсь я.

— Не знаю, Мгерик, любимый, родной. Умру от горя. Ведь три года… Посчитай, сколько это дней…

— Ты пиши мне часто-часто, и годы пройдут быстро, не заметишь, как они пройдут. Будешь мне писать? — Она прячет лицо на моей груди.

— Мгерик, ты когда перестанешь задавать мне глупые вопросы? Кому еще должна писать, если не тебе?

Дождь, видимо, подступает к деревне. В темноте слышен постепенно приближающийся его шум.

— Я бы стояла так и ждала тебя три года, — произносит Рузан, и глаза ее сразу наполняются прозрачными слезами.

— Вряд ли это тебе удастся. — Улыбаюсь я. Посмотри какой дождь подступает к деревне.

— Ну, и что?

За забором, в темноте, открывается окно. Наверное, бабушка Ануш. Да, она. Не проходит и минуты, слышу ее тихий голос:

— Рузан, иди домой, дождь начинается.

Крупные капли дождя падают в разные стороны.

— Ну, иди, — говорю я, — не промокла бы.

— Ты тоже иди, говорит Рузан, — и тут, в ней, вероятно, зарождается мысль, это я чувствую по ее взгляду.

— А что, если встанешь под дождем и заболеешь — говорит она, — не тяжело, конечно… Может, тебя не взяли бы на какое-то время. Ну, чего смеешься, Мгерик?

— Что будет? Все равно, я не заболею, я крепкий орешек… Ну, хорошо, иди, а то твоя бабушка подумает, что я тебя похитил.

— А ты похить… — улыбается, наконец, Рузан.

— У меня нет черной бурки, чтобы тебя спрятать в ней. Ладно, иди, завтра встретимся.

Рузан медленно поворачивается и уходит к своему дому. Я смотрю ей вслед, пока она поднимется по лестнице.