В то же время. Эссе и выступления

То был древний обычай ученых, что для упражнения ума они передавали греческие книги латинским языком и, что наиболее трудно, поэтические произведения знаменитых мужей переводили стихами. Поэтому и наш Туллий целые книги Платона перевел буквально и <…> [позже] занимался Экономиком Ксенофонта. В этом деле эта золотая река красноречия так часто задерживается некоторыми твердыми и неодолимыми препонами, что незнающие, что это перевод, не поверят, что это писано Цицероном. Ибо проводящему черту по чужим линиям трудно где-нибудь не выступить из них и в хорошо сказанном на чужом языке очень нелегко сохранить ту же красоту в переводе. Что-нибудь обозначено особенностью одного слова, а я не имею своего, чтобы выразить это и, стараясь вполне передать мысль, длинною округою едва прохожу короткое пространство. Предо мною выступают скачки в расстановке слов, несходства в падежах, различия в фигурах, самый, наконец, своеобразный и, так сказать, туземный род языка. Если перевожу буквально, то выходит нескладно; если по необходимости что-нибудь изменю в расстановке или в речи, то покажется, что я отступил от обязанности переводчика[17].

Что поразительно в этом самооправдательном отрывке, так это стремление Иеронима донести до читателя, как трудна работа по художественному переводу. То, что мы читаем в переводе, пишет он дальше в том же предисловии, — всегда обедневшая версия оригинала.

И если кому представляется, что прелесть языка от перевода не изменяется, тот пусть буквально переводит Гомера на латинский. Скажу нечто больше: пусть он того же Гомера перекладывает прозою его же языка: он увидит смешную конструкцию и изящнейшего поэта едва говорящим.

Так как же лучше всего обходиться с неизбежным несовершенством перевода? У Иеронима на этот счет нет сомнений, как он неоднократно разъясняет в предисловиях к своим переводам. В письме к Паммахию от 396 года он так говорит о единственно верном способе переводить, цитируя Цицерона:

…[я приспособляю] сами мысли и их выражение, как фигуры, так и слова, к нашей привычной речи. Я не счел необходимым передавать их слово в слово, но сохранил весь смысл и силу слов[18].

Позже он настаивает в этом же письме, цитируя уже Евагрия Понтийского, — в то время, надо полагать, было много придирчивых критиков: «Дословный перевод с одного языка на другой затемняет смысл». Если из этого следует, что переводчик становится соавтором книги, пускай. «Следует принять к сведению, — пишет он в предисловии к Хроникам Евсевия, — что я исполнял обязанность и переводчика, и отчасти самостоятельного писателя».